прошлом году разразилась война. Ента, которая видит все, знает, что она продлится семь лет и сдвинет с места тонкие язычки весов, отмеривающих человеческие жизни. Изменения пока незаметны, но ангелы уже начинают наводить порядок; обеими руками хватаются за ковер мира, встряхивают, летит пыль. Еще мгновение – и они его скатают.

Раввины позорно проигрывают дебаты в Каменце, а все потому, что никто не хочет слушать их сложные объяснения, раз обвинения так просты и очевидны. Героем дебатов становится реб Крыса из Надворной, которому удается высмеять Талмуд. Он встает и поднимает палец.

– Почему именно у быка есть хвост? – спрашивает он.

Зал затихает, заинтригованный дурацким вопросом.

– Что это за священная книга, в которой задаются такие вопросы? – продолжает Крыса, медленно наставляя палец на раввинов. – Талмуд! – восклицает он после паузы.

Все разражаются смехом. Смех возносится к сводам здания суда, не привыкшего к подобным всплескам радости.

– И какой же ответ дает Талмуд? – вопрошает Крыса и снова умолкает, на его изуродованном шрамом лице появляется румянец. – Потому что быку нужно отгонять мух! – торжествующе отвечает он самому себе.

И снова раздается смех.

Требования раввинов – отлучить контрталмудистов от синагоги, обязать их носить другую одежду, отличную от еврейской, запретить называть себя евреями – тоже кажутся смешными. Суд консистории со свойственной ему серьезностью отклоняет эту просьбу, поскольку неправомочен решать, кого следует называть евреем, а кого – нет.

Когда речь заходит о деле, связанном с обвинениями в Лянцкороне, суд уклоняется от того, чтобы поддержать какую-либо из сторон. Ведь расследование уже было проведено и ничего предосудительного в пении и плясках за закрытой дверью не выявило. Каждый имеет право молиться так, как считает нужным. И танцевать с женщиной, даже если она при этом обнажает грудь. Впрочем, следствием не доказано, что там присутствовали обнаженные женщины.

Затем внимание переключается на судебный процесс над еврейскими фальшивомонетчиками. Некий Лейба Гдалович и его подмастерье Хашко Шломович чеканили фальшивые монеты. Подмастерья оправдали, а мастера Гдаловича приговорили к обезглавливанию и четвертованию. Клише для чеканки монет перед самой казнью торжественно разбили и сожгли. Потом, согласно приговору, виновному отрезали голову, тело разрубили на части и прибили к виселице. Голову же насадили на кол.

Это происшествие не помогло раввинам. В последние дни диспута они старались проскользнуть незаметно, жались к стенам домов, потому что неприязнь к ним сделалась повсеместной.

Суду консистории пришлось также высказаться по более мелким делам. Одно из них возмутило каменецких христиан, потому что еврей, торговавший с крестьянами, Хеншия из Лянцкороны, оскорбил Базилия Кнеша, крестьянина, упрекнувшего его, что тот общается с шабтайвинниками, – сказал, будто крест у него с обратной стороны брюха. За это богохульство Хеншия был приговорен к ста ударам плетью, четыре раза по двадцать пять, в разных частях города, чтобы как можно больше людей могли увидеть наказание.

Такую же кару понес и Гершом, который виновен в том, что в Лянцкороне начались волнения, и с которого все пошло.

И еще суд консистории во главе с епископом Дембовским постановил, что шляхта, владеющая землями, на которых находятся контрталмудисты, должна о них позаботиться.

Главный приговор был зачитан и немедленно принят к исполнению.

Суд освободил контрталмудистов от всех клеветнических обвинений, кроме того, обязал раввинов в качестве компенсации за убытки выплатить пять тысяч злотых тем контрталмудистам, которые были избиты и ограблены во время беспорядков, и еще дополнительно отдать сто пятьдесят два польских дуката[121] на ремонт колокольни в Каменце – в рамках наказания. Талмуд же как книга лживая и вредоносная должен быть сожжен по всему Подолью.

После приговора наступила тишина, словно Церковь сама смутилась собственной суровости, и когда переводчик перевел приговор, со скамьи раввинов послышались крики и стенания. Их призвали к порядку, теперь они вызывали лишь неловкость, но не сочувствие. Сами виноваты. Раввины покидали зал молча, лишь возмущенно бормоча что-то себе под нос.

Моливда, по-прежнему пребывающий в восторге от встречи с родиной, тоже чувствует: все изменилось. Иногда его забавляет, что он может что-то предсказать, тогда Моливда смотрит вверх; на равнинах неба словно бы больше, оно действует как зеркало-линза: собирает все изображения воедино и отражает землю, точно на фреске, где все происходит одновременно и видны колеи будущих событий. Тому, кто умеет смотреть, достаточно только поднять голову, взглянуть на небо – и он все разглядит.

Когда Яков и Нахман приехали за Моливдой, чтобы всем вместе вернуться в Польшу, тот даже не удивился. Из вежливости сделал вид, что колеблется. На самом деле Яков, лихо, на турецкий манер, соскочивший с лошади, внезапно пробудил в Моливде поистине мальчишескую радость от предстоящей авантюры.

О сожжении Талмуда

Книги начинают гореть вечером того же дня, то есть 14 октября. Исполнителям судебных решений не приходится слишком утруждать себя. Только первый костер, в Каменце, был предварен официальной процедурой: городской палач зачитал приказ, подписанный епископом Дембовским. Потом все происходит само собой.

Чаще всего это выглядит так: толпа врывается в еврейский дом и сразу натыкается на какую-нибудь книгу. Все эти «талмуты», нечестивые писания, начертанные хитроумным алфавитом, справа налево, тут же вытаскивают на улицу, а затем, пиная ногами, собирают в кучу и поджигают. Шабтайвинники, еврейские вероотступники, весьма рьяно помогают чиновникам, благодаря чему те могут сходить поужинать. Потом к шабтайвинникам присоединяются гои и молодняк, всегда ищущий повод устроить потасовку. Книги горят по всему Львову, на каждой большой площади пылает костер, неважно – Талмуд, не Талмуд. Эти костры тлеют еще весь следующий день, а к вечеру снова загораются живым пламенем новых книг, теперь уже в каждой видят зло. Дело доходит до того, что даже львовские христиане на всякий случай прячут свои книги и баррикадируют типографии. За несколько дней это сожжение всех так раззадорило, что каменецкие евреи, уже почти обосновавшиеся в городе, хоть по-прежнему нелегально, снова потянулись со всем своим скарбом в Карвасары, опасаясь за собственную жизнь. Потому что эта картина – горящие книги, их трепещущие в пламени страницы – привлекает людей и побуждает собираться в круг: так на ярмарке фокусник заговаривает кур и заставляет их выполнять свои команды. Люди смотрят на огонь, им нравится этот спектакль уничтожения, в них нарастает смутный гнев, но, хотя они не знают, на кого его можно обратить, негодование автоматически настраивает их против владельцев уничтожаемых книг. Теперь достаточно одного возгласа – и возбужденная толпа бросится к ближайшему еврейскому дому, на который укажут стражи антиталмудистов, призванные защищать их дома от разграбления.

Тот, кто раньше был жалок, грешен