Тут и впрямь испугалась Заряночка, но продолжала желать изо всех сил, и наклонилась и поцеловала крохотное создание; и тут снова стала расти лесная дева и сделалась высокой и статной, по обычаю своему, и голос её снова зазвучал полнозвучно и напевно, и рассмеялась она и молвила: «На этот раз всё; и вижу я, как сильно ты меня любишь; и прошу тебя, пусть не остудит твоей любви чудесная перемена, что ты во мне наблюдала. Однако впредь лучше мне не переступать порога дома». И обняла она Заряночку и ласково прижала к груди, и возрадовалась Заряночка, видя, что снова стала её подруга самой собою и возвратилась к ней былая сила.

Затем сели они за стол и разделили нехитрый завтрак из хлеба, и сыра, и лесных ягод, запивая его молоком; и веселилась лесная дева от души, и улыбка играла на губах её, когда бы ни обращала она к Заряночке нежный и ласковый взгляд. И весьма дивилась Заряночка, гадая, что же такое затевается; однако так легко и беспечально сделалось у неё на сердце, что не сомневалась девушка: будущее не сулит ей ничего, кроме самого доброго.

Когда же завершилась трапеза, сбросила Заряночка старое своё рубище, что, по словам девушки, вполне подходило для работы по хозяйству, и надела великолепный охотничий наряд зелёного цвета, и обула сандалии, и перепоясалась роскошным поясом, подаренным всё той же Абундией, и подобрала платье так, чтобы юбки не путались под ногами. Поглядела на неё Абундия и, снова рассмеявшись, молвила: «Белые и гладкие эти ножки ничем не лучше золочёного платья: за версту их видно! Но тут уж ничего не поделаешь; придётся тебе опустить юбки и ходить, спотыкаясь, когда доберёмся мы до места засады».

Рассмеялась Заряночка этим словам и закраснелась, словно пион, и взяла в руки лук, и перебросила через плечо колчан, и засунула за пояс острый нож, и отправились подруги в путь и вскорости миновали косогор, что поднимался от луга и терялся среди дерев Абундии.

Пока шли они лёгкой стопою через лес, заговорила Абундия и молвила: «Заряночка, дитя моё; красивое золотое кольцо с сапфиром сверкает на третьем пальце правой твоей руки; не часто доводилось мне видеть камень настолько великолепный, как этот густо-синий кристалл; означает ли он чего?» Отвечала Заряночка: «Разве не рассказывала я тебе, лесная матушка, как утраченный мой возлюбленный подарил мне перстень в последнюю нашу встречу, горе мне?» – «Нет, – отвечала Абундия, – не об этом я спросила. Как думаешь, узнает ли он перстень, увидев снова?» – «О да, конечно, – отозвалась Заряночка, понурив голову. – Ибо когда впервые подарил он кольцо, дар назначался не мне, но другой женщине». И замолчала она и побрела дальше с поникшей головой, и от беспечной радости её ни следа не осталось.

Наконец повернулась девушка к Абундии и молвила: «Пришло мне в голову спросить тебя, куда мы держим путь и по какому делу; ибо поначалу так ликовала я в душе, сама не знаю отчего, так весело мне было идти по лесу вместе с тобою куда глаза глядят, что не задумывалась я, куда мы направляемся и зачем. Так не скажешь ли теперь?»

Отвечала хозяйка леса: «А ну как скажу я тебе, что идём мы на охоту?» Отозвалась Заряночка: «Тогда спрошу я тебя, на какую дичь». – «А ежели на человека?» – молвила хозяйка леса. Тут слегка побледнела Заряночка. «Матушка, – молвила она, – ежели вышли мы на разбойников из Красной Крепости, так я тому мало радуюсь. Не воин я и драк боюсь». Отозвалась со смехом Абундия: «Зато лучник ты превосходный и бьёшь без промаха; а стрелять можно и из засады в густой листве, поскольку на дворе июнь» – «Но не хотелось бы мне ни убивать людей, ни ранить, – сказала Заряночка, – разве что спасаясь от неминуемой смерти».

Поглядела на неё Абундия, улыбаясь лукаво, и молвила: «Ну, даже если мы затаимся в укрытии и углядим добычу, может статься, не придётся тебе пускать стрелу. Так запасись терпением. Ибо редкостного и странного зверя наметила я: на вид он ничуть не страшен, а наоборот; а голос его, каковой непременно услышим мы, когда запоет он, скорее сладок, чем хрипл» – «Что говоришь ты такое, матушка? – воскликнула Заряночка, краснея и бледнея попеременно. – Что это за человек? Ибо зверем зовёшь ты его в шутку, разве нет?»

«Ох нет, – отозвалась Абундия, – не знаю я его имени, и кто таков, не знаю, только кажется мне, что никак не может он быть из числа разбойников Красной Крепости. Что до прочего, может статься, это – человек в звериных шкурах, а может статься, и зверь в шкуре человека, про то мне не ведомо; ибо, сколько ни наблюдала я его, кажется мне, что и с человеком он не особо схож, и со зверем тоже. Но довольно о нём, покуда не подберёмся мы поближе к его убежищу».

Засим пошли они дальше, и Заряночка по большей части молчала, в то время как хозяйка леса говорила за двоих и веселилась от души. И не приходилось им останавливаться, ибо редкой выносливостью отличалась Заряночка и уставала не скоро; и, более того, теперь не терпелось ей узнать, в чём дело, а в том, что впереди ждут её события великой важности, девушка не сомневалась.

Так шли они, не задерживаясь, и когда миновал полдень, добрались до маленькой тенистой долины, на дне которой бежал прозрачный ручей; там отдохнули странницы и умылись, а затем расположились под сенью ветвей и вкусили изысканных яств, что принесла с собою Абундия, уж где бы она их ни добыла; а когда отдохнули они немного, хозяйка леса снова повернула разговор на Артура Чёрного Оруженосца и потребовала, чтобы Заряночка описала его во всех подробностях; и нимало не возражала Заряночка, как легко можно догадаться, ибо дай ей волю – и говорила бы она об Артуре с утра и до ночи.

И вот снова пустились они в путь, ничуть не медленнее, чем прежде, и отдыхали мало, покуда до заката не остался только час. Тогда Абундия двинулась вперёд крадучись, словно приблизились странницы к концу пути и к тому, чего искали. А к тому времени добрались они до протяженного косогора, в изобилии поросшего кряжистыми дубами, что росли не слишком-то близко друг к другу, так что у подножия дерев ковром расстилалась невысокая густая трава. Абундия осторожно переходила от дерева к дереву, словно в любой момент готова была при необходимости спрятаться; а Заряночка поспешала за нею. Щёки девушки раскраснелись, глаза сияли, и сердце неистово билось, и ноги подгибались под нею, когда перебегала она от ствола к стволу.

Так поднялись они почти что на самый гребень косогора и двинулись вниз по противоположному склону, что казался куда круче в силу малой своей протяженности: тут дубы поредели и сделались мельче; а промеж стволов кустились терновник, и рябина, и кизил, и тут же – дикий шиповник, и жимолость, и молодые побеги ломоноса, что называется ещё «радостью путника». Там хозяйка леса жестом велела Заряночке остановиться, и подошла девушка к подруге и замерла в нетерпении, дрожа всем телом; и тут послышался звук мужского голоса, распевающий песню, хотя слова терялись в шорохе листвы и в оглушительном птичьем гомоне: то щебетали в долине чёрные дрозды.

И прошептала тихо лесная матушка: «Слушай: мы правы и пришли вовремя, зверь наш подаёт голос; у наших ног начинается крутой склон косогора, что уводит прямо в лощинку с прозрачным ручьём; именно там логово зверя, на которого охотимся мы. Потому давай осторожно проберёмся сквозь кусты и спустимся на самое дно, а тогда, наверное, разглядим мы зверя поближе и подумаем и решим, что с ним делать».