рукой.

— Ну-ка посвети! — раздражённо потребовал он. — Есть чем?

Я достал из рюкзака фонарь, поднялся на кронштейн рамы и принялся светить на карбюратор, закрытый блином воздушного фильтра. Фонарь моргал: зарядки почти не осталось. Николай Иванович дёргал что-то рукой, под капотом шипело, шипел и он:

— Заедает… тут… ёп…

Наконец он высвободился из объятий мотора и принялся раздражённо тереть ветошью руки, словно стругал их. Вдруг я заметил его подозрительный взгляд.

— Это чей фонарь? — спросил он.

— Мой, — резко ответил я, не вполне понимая его интерес.

Охранник вдруг положил руку на кобуру и расстегнул её.

— Твой?

— Поехали давай! — повысил я голос.

Но он не шевельнулся.

— Тебе чего надо? — прикрикнул я. — Хочешь, подарю тебе фонарик. Поехали.

— Твой, говоришь? — проговорил он. — А вчера у задержанного такой же был.

Он резко наставил на меня пистолет и велел:

— Ну-ка, не дрыгайся.

Тут до меня стало доходить, что Николай Иванович решил главную головоломку в своей жизни. Лис купил три фонаря каждому из нас, и все были одинаковые, но довольно необычные, напоминая, скорее, песочные часы: с узкой центральной частью и широкими круглыми торцами. Это сходство стало той маленькой песчинкой, что вызвала кипение в перегретом мозгу Николая Ивановича.

— И у девки такой же, только синий… — бормотал он.

— Ты чего параноишь-то? — фыркнул я. — Такие в Челябинске на каждом углу.

Он не знал, что собирается делать с этим открытием, но и отпускать нас не собирался. Он медленно отходил вбок, держа меня на мушке.

— Ствол опусти! — потребовал я, откидывая край куртки, чтобы он видел рукоять моего пистолета. — У тебя кишка тонка стрелять, а у меня нет. Хочешь, проверим?

Я достал пистолет, но прежде, чем успел наставить на него, он ринулся на меня с воплем «Сука!», и я, не успев опомниться, уже лежал на спине. Чёртов дед сидел на мне верхом, угощая ударами, а потом вдруг схватился за ворот куртки и попытался задушить. Рука у меня была пуста: как-то ему удалось вышибить пистолет.

Я извивался что есть силы и пару раз врезал ему по голове в область уха, но он оказался силён, и боль только придала ему остервенелости. Наконец мне удалось ударить его так, что он на секунду скособочился и потерял контроль, я выскользнул, вскочил и пнул его, опрокидывая на землю, после чего несколько раз ударил в лицо. Охранник затих, оглушённый, медленно водя руками, точно умирающий жук. Я схватил из кабины оба рюкзака и заорал:

— Рвём отсюда!

Кэрол побежала в лес, хотя связанные руки мешали ей двигаться, и она походила на усердного пингвина. Мы не разбирали пути. Из-за обильного подлеска местность казалась непроницаемой, но я набрал такой ход, что прорезал первый рубеж обороны, даже не заметив, как ветви разодрали мне лицо. Они цеплялись за рюкзаки и одежду, всё мелькало и кружило, и хотя за нами вряд ли кто-то гнался, я слышал топот и крики позади.

Вскоре Кэрол повалилась на колени и закричала:

— Стой! Я больше не могу!

Я вернулся к ней, упал рядом, затих и несколько секунд приходил в себя: дыхание было рваным, словно мне прострелили лёгкое. Грудь казалась полиэтиленовой, воздух словно не проходит через альвеолы, а бессмысленно ёрзал туда-сюда. Перед глазами плыли красные круги. Я прислушался: было тихо.

— У тебя кровь, — хрипло сказала Кэрол, внезапно перейдя на ты.

Я коснулся рукой затылка: пальцы испачкались в тёплой, липкой жиже, которая почему-то показалась мне чёрной. Боли не было. Может быть, это не кровь, а моторное масло? Я понюхал пальцы и лизнул: нет, именно кровь, её металлический привкус.

Я нащупал нож в боковом кармане рюкзака и освободил руки Кэрол от хомута.

— Катя, волю в кулак, и ещё немного. Надо уходить. Тут должна быть речка, Егоза, пойдём по руслу. Иначе найдут. Давай, давай, ещё чуть-чуть.

Слабой рысцой, переходящей в тяжёлый шаг, мы двинулись на восток. Я не ошибся: вскоре мы оказались на неровном берегу речушки, но её русло было почти сухим и заболоченным. Мы перескочили на другой берег, прошли вдоль неё с полкилометра на юг, пересекли поляну и оказались в негустом лесу. Я прикинул, что где-то впереди должна быть та самая дорога, по которой мы выбрались из Кыштыма. Лучше всего было держаться знакомых троп. Нам бы попасть бы в Кыштым, а там уж не заблудимся.

Мы уже не бежали, а волочились. Из-за тяжёлого дыхания меня скрючило, и я тащил оба рюкзака по земле. Кэрол окончательно сникла, обхватив сосну, и простонала:

— Иди без меня… Что они мне сделают? Иди…

— Дура ты, — сказал я, падая навзничь. — Как я тебя оставлю? И куда тебя вообще понесло?

— Туда… — проговорила она равнодушно, садясь у сосны. — Я же не могла его бросить. Ты же меня не бросил.

— Да потому что я теперь такой же дебил. Катя, о чём ты думала?

— Я просто не могла…

— Ладно.

Она подсела ко мне и принялась разглядывать рану.

— Больно?

— Немного, — поморщился я, впервые осознав, что затылок болит и сильно. От прикосновений Кэрол жгло, будто я прислонялся к утюгу.

— Кровь вроде остановилась, — констатировала она, дотянулась до рюкзака, распотрошила его, нашла бинты и принялась накладывать повязку.

Едва мой пульс вернулся в норму и звук перестал стрелять в ушах, вернулось чувство опасности. Это был звериный инстинкт, словно бы в приглушённом пении птиц я расслышал шаги преследователей.

— Надо идти, — сказал я, с трудом поднимаясь и навьючивая на себя рюкзаки.

— Далеко? — Кэрол смотрела с отчаянием.

— Не знаю. Сколько вытерпим. Надо искать место для ночлега. Надеюсь, они не пустят собак.

Лес чередовался с полянами. Поначалу мы бежали через них по прямой, но вскоре услышали звук вертолёта и стали избегать открытых мест. Над лесом пролетел белый квадрокоптер, жужжа как овод. Похоже, за нас взялись всерьёз.

Боль в затылке медленно расползалась по голове, но куда больше меня беспокоила правая нога. В первые