минуты я не обратил внимания, но что-то случилось с лодыжкой: я как будто не чувствовал стопы, то и дело подворачивая ногу, а где-то в суставе стреляла боль. Я попытался изменить походку и ступать более основательно, но помогло ненадолго. Тогда я выломал палку и попробовал опираться на неё. Стопа стала опухать.

Видя мои мучения, Кэрол потребовала отдать ей один рюкзак, я сопротивлялся, но она забрала почти силой.

Проблемы это не решило. Скоро я уже прыгал на одной ноге, и смысла в таком бегстве было не больше, чем в свадебных конкурсах — почему-то я их вспомнил.

— Всё, — сказал я, сбрасывая рюкзак на землю. — Заночуем здесь. Сильно фонит?

Кэрол осмотрелась. Не знаю, как она определяла уровень радиации, но это и не имело значения: идти я всё равно не мог.

— Чуть-чуть есть, — сказала она. — Но один раз переночуем.

— Ну и ладно.

Мы отошли на край оврага в берёзовой роще, густые кроны которой защищали от взглядов сверху, нашли мощный, раздвоенный ствол, на который можно было опереться почти как на спинку кресла, накидали спальников и кое-как устроились.

До закаты мы просидели молча. Пару раз Кэрол куда-то уходила, а я лежал в оцепенении, стараясь не шевелиться, чтобы не будить боль.

Мучительней всего была жажда. Мысли возвращались к столу майора, на котором стояла кружка чая: можно было попросить воды или просто нахально отпить из его кружки, и я всё время прокручивал в голове этот эпизод и остро жалел, что упустил возможность.

Кэрол думала о том же:

— Я бы сейчас кастрюлю выпила.

— Я бы лучше тазик.

— А я ванну.

У Кэрол вода кончилась ещё утром. Мы сделали по глотку из моей бутылки, но легче не стало. Я видел, как сложно Кэрол было оторваться от горлышка: она выглядела несчастной, как брошенный щенок.

В зоне есть вода, но лучше бы её не было: завтра нас ждёт большое искушение — напиться, чтобы лет через пять умереть от рака желудка. Мы больше не использовали маски, но сейчас о них смешно было думать. Стоит ли защищаться от нескольких пылинок, если завтра ты рискуешь сорваться и проглотить литр-другой радиоактивной воды? Ладно, пара глотков всё-таки есть.

Сумерки в берёзовом лесу были пустые и бесцветные. Перистые облака в форме папоротников проступили через водопад листьев, но быстро побледнели и растушевались, словно залитая водой акварель. Над нами зажёгся рваный ковёр звёзд. Ночь была душной и громкой от сверчков.

Мы устроили подобие ложа, но лежать было неудобно, голова съезжала вбок, и нога гудела от боли, словно басовая струна. Боль плавала по мне рыбой, то отдавая в зубы, то концентрируясь в темени.

Кэрол заворочалась, повернулась, и я почувствовал её взгляд.

— Как думаешь, они нас ищут? — спросила она.

— Ночью? Вряд ли.

— Мы серьёзно влипли, да?

— Не знаю. Если не поддадимся панике и хватит здоровья, завтра дойдём до Кыштыма, там переночуем и выберемся к машине.

— А что потом? Они же будут искать нас.

— Меня и так ищут… А тебе найдут, конечно. Ну и что? Отделаешься штрафом или беседой. Ты же не сбегала от них: это я тебя увёз. А вообще зря я! Лучше бы ты с охраной осталась. Там безопаснее.

— Нет! — сверкнула она глазами. — Там ужасно! Они обращались со мной, как с воровкой вокзальной!

— Ладно. Папка твой недоволен будет. Переживает он из-за твоих выходок. Спи.

Я замолчал, разглядывая звезду над лесом. Звезда была яркой и одинокой, будто тоже сбежала из своего звёздного хора. Скоро наползли облака, и звезда потухла.

Кэрол вдруг села и взлохматила голову. Я подумал, что её заели муравьи.

— Ты чего? — удивился я.

Она ответила не сразу, глядя куда-то вбок. На голове у неё образовались смешные рожки.

— Зря ты про моего папку заговорил, — сказала она, шмыгнув носом. — Я теперь не могу о нём не думать.

— Да всё нормально будет, — успокоил я. — Завтра вернёмся, объяснишься. Повинную голову меч не сечёт.

— Видел бы он меня с тобой, с ума бы сошёл. Он вас боится до ужаса и при этом всегда защищает — и Рыкованова, и Пикулева. Он даже тебя оправдывал, когда ты к нам вломился. А когда война началась, он вообще с катушек съехал. Кричит на меня по телефону и называет изменницей.

Она повернулась ко мне. Глаза яростно блестели от слёз.

— Я изменница? А почему? Потому что не поддерживаю вашу дурацкую войну! Потому что в Казахстане наши русские люди, а мне на них плевать! Он говорит, что критиковать проще всего. А мне непросто! Я сама от этого страдаю! Но я не могу по-другому.

— Послушай, в чём-то он прав. Ведь в Казахстане давно неспокойно, и мы понимаем, кто провоцирует эти брожения, — сказал я без нажима.

— Ну да, Америка во всём виновата! Пусть так. Но если у нас на соседнем дворе загорелся пожар, разве нужно тушить его бензином? Неужели нет других способов? Мы разжигаем пламя, в котором сгорим все вместе. Что тут хорошего, не пойму? Отец говорит, что я недостаточно люблю Россию, а мне знаешь как обидно? Потому что я люблю Россию, я очень сильно её люблю. Язычники, которых вы презрительно называете паганами, первыми обосновались в этих местах и даже создали здесь государство. Может, они и дикие были, а чем мы лучше? Бойня, которую вы развязали под флагом борьбы православия с не-православием — это трагедия для всех сторон. Неужели вы этого не понимаете?

— Кать, мы с тобой не военные эксперты. Операция идёт неделю, а ты уже всех похоронила. Дождись хотя бы первых результатов.

— Результатов? Это каких же? Когда вы оставите от городов руины и скажете, что освободили землю от Орды, которой там даже нет?

— Ну, как нет? Угроза грязной бомбы вполне реальна, и есть доказательства.

Я поймал себя на мысли, что играю не совсем честно, потому что лишаю её козыря. Если бы Кэрол знала о подлоге с видео, которое покойный Эдик снял в