земле следам шагают бесшумно чужие ноги. Он озирался, пугая Холя своими догадками, но ещё больше страша самого себя. И каждую ночь эти чужие ноги подбирались всё ближе.

Поначалу Ситрик думал, что Асгид, желая проследить, идёт за ними по пятам, но мысль эта была глупа.

Он слышал шаги в завихрениях ветра, чувствовал их всем телом, когда ложился на землю, и они отдавались бесшумным эхом в его голове, сводя с ума.

– Кто-то идёт за нами, – шептал он, оглядываясь на каждый упавший лист.

– Кто-то идёт за нами, – шептал он, пугаясь шумных птиц и белок.

Холь поднимался высоко на крыльях, осматривая долины или всматриваясь сквозь медленно редеющую листву и загрубевшую хвою, но никого не было на тысячи шагов окрест. А всё же и его самого не покидало ощущение близкого существа.

– Холь, – однажды спросил Ситрик, – а ты видишь призраков?

– Да, но только тогда, когда они сами этого хотят, – ответила птица.

– Может, это они?

– Призраки? – Холь задумался. – Пока никого я не видел, кроме чёрных тварей. Иногда попадались они по пути, но здесь их мало. Ещё. Иначе бы сожрали всё. Хульдры и альвы покуда их в узде держат и не пускают на север и восход.

Ситрик поёжился.

– Кто эти твари? Я совсем не вижу их.

– Я знаю, что не видишь. Тебе повезло, я бы даже сказал. А вот кто они, мне не ведомо.

– Асгид тогда говорил, что они пришли, чтобы отомстить за старых богов. Ты в это веришь?

– Может быть. Но они отрава. Горькая и противная отрава этих земель. Знать бы, откуда они полезли и что их может приструнить.

– А давно они здесь? – Ситрик поёжился, оглядываясь. Теперь и чёрные твари начали всюду грезиться ему, хотя он даже не знал, как они выглядят.

– Лет сорок, пятьдесят, а может, больше. – Холь призадумался. – Но после последних светлых ночей они полезли, кажется, отовсюду. Так много сразу я не видел раньше. Кажется, я упоминал об этом ранее.

Заметив, как напрягся Ситрик, Холь клюнул его в плечо. Тот ойкнул.

– Они боятся огня, Ситка. Пока я рядом, они не полезут. Да я и не уверен, что они охотятся на тебя. Им явно нужен кто-то другой.

– Кому, как не богомольцу, мстить за старых богов? – Слова Холя ничуть не успокоили Ситрика.

– Ты теперь отступник, что якшается с ветте, забыл, что ли? Теперь ты один из нас.

Кажется, впервые за всё время Ситрик порадовался своей неожиданной дружбе с веттирами… Но душу ещё тянуло, жгло, давило, кололо. В голове сами собой всплывали образы спокойной и сытой жизни, какой он лишился. Было нестерпимо жаль эту оставшуюся в прошлом жизнь…

Всех тех, кто уходил в походы за дальние моря, ждали дома. Матери, сёстры, жёны… Его теперь никто не ждал, похоронив и забыв. Надобно и ему суметь как-то похоронить эти ложные воспоминания о счастье, пока они не свели его с ума. Ситрик представлял, как кладёт их в землю, каждую ночь перед сном, да только они возвращались снова, как брошенная в лесу собака.

Ситрик бил землю, не в силах совладать с мыслями, что роились вокруг него. Он брал в руки нож, желая вырезать их из своей головы, но бросал его испуганно, и снова и снова с лезвия на него смотрели глаза, полные непонимания и скорби.

– Будь ты проклята, Ингрид! – Он срывался на внезапный тихий крик, пугая лесных птиц и самого себя. – Из-за тебя! Из-за тебя…

Да только не страшны ей были его пустые проклятия. Страшны они были лишь ему самому тем, что отравляли душу.

После Ситрик извинялся за свои слова, тысячи раз мысленно прося перед Ингрид прощения и представляя, как целует её руки. Всё же она ждёт его.

Она, та, кто ждёт его. Не мать, не сестра, не жена…

Она, та, из-за кого он убил друга.

Здорово было Холю. Он, кажется, совсем ни о чём не печалился и думал лишь о том, как проживёт один-единственный новый день. Может, если бы Ситрика не терзали кошмары и дурные мысли, он и сам смог бы прожить целую тысячу лет. Ничто бы тогда не тянуло из него жизненные соки.

Еды оставалось совсем немного, и Ситрику надо было растянуть её ещё на два дня. Птица всё твердила, что скоро они доберутся до большого поселения, стоящего на нужной реке. А там, если повезёт, можно повстречать купцов и отправиться с ними на лодках. Но, кажется, они заплутали. Весь день Ситрик жил этой мыслью, ненадолго позабыв о том, что кто-то призрачный идёт за ними, таясь за камнями и деревьями.

Они вышли к небольшому скалистому пустырю. Дорога уходила в леса и терялась где-то далеко. Она извивалась, и изгибы небесных путей, подобно тропам на земле, складывались из ветра и воды. Частенько принимался моросить дождь, мелко просеянный, и было неясно: всё ещё идёт он или же это туман.

Пустынна была эта дорога, поросшая ползучим вереском. Она уходила, безумная, всё выше и выше по холму, изредка спускаясь вниз, чтобы приблизиться к земле и вновь уйти к небу. Местность постепенно снова покрывалась лесом, становилась каменистой, зубастой: осколки скал торчали прямо из земли, будто кто-то громадный и медленный раззявил пасть. Дорога меж зубьев лежала плоским языком.

Ситрик молчал, и Холь молчал. Он умело слушал тишину, покуда Ситрик собирался со словами. Точнее, он слушал звуки, ведь не бывает тишины и никогда она не родится, если летит по ветру жёлтый листок или муравей тащит в челюстях прозрачно-мутную песчинку. Нет тишины, если есть дыхание, если есть движение, как нет тишины и высоко в небе, где под песню ветра складываются облака и снега. Может быть, она есть только ночью в луне и молчаливых звёздах. А к ним Холь и не старался прислушиваться, к ним он приглядывался, сверяя путь.

Холь слушал. А Ситрик думал. Он думал об Ингрид, раз за разом рассматривая в мыслях кровь на её разбитом лице, вспоминал испуганные глаза Ольгира, падающего в пропасть, и ему казалось, будто бы они, эти два призрака, идут за ними, отнимая сон и силы…

Он оглядывался и всматривался в водяную мглу за спиной, и воображение его рисовало Ингрид и Ольгира, стоящих поодаль друг от друга. Он шёл, и