– Где же? – тихо спросил Ситрик.

– На окраинах Ве, на северо-восходе. Раньше можешь не глазеть по сторонам, богомолец, да никого не спрашивать – никто больше тебе не скажет, где найти колдуна. Да и нет их сейчас в этих землях.

– Спасибо тебе, Лесной ярл, – прошептал Ситрик и низко поклонился.

Асгид снова хмыкнул.

– Услуга за услугу, богомолец. Можешь идти. А мне остаётся лишь пожелать тебе удачи в долгой дороге. Путь к Ве не близок.

– Я знаю, – прошелестел Ситрик.

Асгид вернулся к дереву, тронул жёсткими пальцами новую отросшую от яблони веточку. Под ногами его шмыгнула серая кошка. Ситрик, разрываемый противоречивыми чувствами, скорей вернулся в тень крон и долго чувствовал на себе ослеплённый взгляд, пока тропа не вернула его к дому Бьёрна и Бирны.

Ситрик никогда не был так далеко от Онаскана. Всё, что видел он за свои семнадцать лет, ограничивалось стенами столицы, монастырём на маленьком острове, выселками да крошечной частью леса, где он охотился вместе с Ольгиром и его домашней стражей.

Бьёрн и Бирна рады были такому гостю, как Ситрик, но пришла пора прощаться. Шестнадцать ночей он провёл под крышей их приветливого и тёплого дома, и за то время силы успели вернуться к нему. Бирна кормила Ситрика вкусной и сытной пищей, ухаживала за богомольцем, как за родным братом, а то и сыном. Дала ему новую одежду, что была перешита с плеча Бьёрна, а из тёмных одежд послушника изготовила тёплый плащ, каким впору было укрываться от снега. Еды с собой она выдала так много, что часть вещей Холя пришлось оставить дома. Огненная птица упросила оставить ему хотя бы плащ, штаны да рубаху, а главное – топорик.

– Столько вещей оставили, так что придётся вам вернуться, – с грустной улыбкой проговорила Бирна, обнимая на прощание Ситрика.

Тяжело было уходить из дома, и сердце щемило от боли. Ситрик подумал о том, что не простился с родными. Бросил их, убежал, скрываясь от правосудия. Где-то в Онаскане теперь горевала его мать, утирая слёзы седой косой, да злились старшие братья, все как один служившие в хирде ярла Агни. А ведь хирд, вторую семью, он тоже когда-то бросил.

Бирна обнимала его, тепло прижимая к сердцу. От её волос пахло мукой и свежеприготовленной пищей. Не зверем. Не скоро Ситрик учует этот запах вновь.

Сорвался он в путь, как бродяга, коего гнали вдаль шальные ноги. Но Ситрика тащил вперёд долг. Не только Ингрид теперь он был должен услугу…

Прежде его волочил прочь от Онаскана, от родного дома и края, лишённый смысла страх. С целью, с долгом, что повесили ему на грудь, стало проще идти вперёд, хоть он и продолжал недоумевать, как согласился на всё это.

Оставшийся за спиной дом Бирны тянул к себе верёвками, а от него шёл мосток и в дом матери, где родился и вырос Ситрик. Он хотел повернуть назад, пока был не так далеко от Онаскана, не понимая, будет ли он трусом, вернувшись на суд и скрывшись от ноши долга, или же станет трусом, сбежав из города, ведомый долгом и дурной судьбой отступника. Судьбой предателя.

Ситрик усмехнулся с горечью.

Отступник и предатель. Вот кто он.

Дорога почти всегда была пуста, точно он один остался во всём мире. Громадный, гигантский мир, до горизонта сереющий лесом и вересковыми прогалинами на каменистой острокраей земле. Вся жизнь держалась у рек, и с некоторых высоких берегов было видно, как ходят по полям рыб ладьи да как отплывают от небольших селений рыбаки.

Отец Крестителя построил Онаскан на месте древнего храма. Огородил его стеной, а сам Креститель разрушил этот храм изнутри да возвёл новый. Вдали от прежнего торгового пути воспрянул город, вопреки всем злым языкам, окреп и плотно врос в землю, ветви свои, как живучая ива, опустив в воды реки и морского залива. По рекам шли богатые купцы и гости, а по земле – редкие конные повозки, бедняки, отшельники да разбойники. Тропки, стоптанные в пыль, кое-где настолько тонкие, что лошадь с трудом пройдёт, вели по лесам от одного поля к другому, и не было до Ве иных дорог. По одной лишь реке не доберёшься до него, а потому, может, и нападала на город сумь, чувствуя, как далеко за лесом сидят те, кто вершит судьбы.

Ве вырос вскоре за Онасканом, так же, как и город конунгов, – на месте разрушенного святилища. Дважды изгоняли из него богов. Сначала тех, что всегда были чужими, после – тех, что стали таковыми. Мало что знал Ситрик о Ве, хотя часто в Большом доме появлялись гости из этого города. Гораздо больше он помнил о Сигтуне и Упсале, нежели о восточном крае Онасканских земель.

Настал исход тёплых дней. На второй день, как ушёл Ситрик из дома хульдры, небо заволокла хмарь. От восхода до захода не меняло оно цвета и ждало длинных сумерек, плавно стекавших в ночь. Оно дышало зимой. Пока нерешительно и трепетно, но Ситрик, чувствуя это дыхание, предвидел скорые морозы. Торопилась Зима в этом году, бежала с севера, подгоняя белых волков.

Ночи в лесу были страшны и пугливы одновременно. Казалось, что за чертой огня, отделявшей тепло и свет от тёмного хлада, не было ничего, но в то же время эта пустота полнилась звуками и движениями, шорохами и колючими взглядами в спину. Под видом снов к нему каждую ночь приходили страхи в волчьих шкурах. Ситрик боялся спать и лишь на краткое время падал в сон против собственной воли, а утром, совершенно разбитый, с озябшими руками и сырыми ногами, шёл дальше.

В одну счастливую ночь ему повезло добраться до одали, где его приютили до утра, отогрев у очага и покормив. В другую случилось ему спать и делить пищу у большого костра вместе с разномастной шайкой разбойников, взамен выслушивая их рассказы о жутких деяниях и… обещая им сытое будущее. Они были рады услышать это; просили молитву за себя и за брошенную семью, а сами, одурманенные, не слышали, сколь неискренне звучал голос отступника. Ситрик притворился жрецом старых богов, и то спасло ему жизнь.

Сколько бы ни прошёл Ситрик, а чувство тревоги не покидало его. Он оглядывался, будто ощущал, как по оставленным на сырой