Нельсон остановился у окна. На светлом фоне худая фигура адмирала была похожа на тонкий крест.

Лорд Гамильтон приподнял свои свинцовые веки.

– Я не люблю русских, – сказал он.

Он вспомнил в эту минуту, как русский представитель при неаполитанском дворе Италинский перекупил у него на глазах древнюю камею. Лорд Гамильтон уже совсем столковался с продавцом, но Италинский дал больше, и камея осталась за ним.

– Я вполне разделяю ваши чувства, сэр Уильям, – сказал Нельсон. – Но надо отдать русским справедливость: они умеют сражаться. Турки испытали это на себе. И потому Порта должна знать, какую большую опасность готовит для себя в будущем, позволив русским занести ногу на Корфу. И я надеюсь, что она тоже будет стараться удерживать их на Востоке. Я сам был намерен, распорядившись у Мальты и оставив там надлежащие силы для блокады порта, идти к Корфу. Но думаю, что следует поспешить.

«Спешить следовало много ранее, – подумал Трубридж. – Опасаюсь, что улыбки прелестной леди Эммы недешево обойдутся нашей стране». Но вслух коммодор спокойно сказал:

– Я понимаю вас, милорд. Мы должны немедленно приступить к осаде Корфу, до того, как вы прибудете сами. Вам угодно, чтоб я взял это на себя?

– Я всегда любил вас, Трубридж, – ответил Нельсон.

Леди Гамильтон улыбалась Трубриджу нежной улыбкой.

Однако голос бравого моряка на этот раз не изменил ему, ибо мысли его были слишком далеки от всего, что не относилось сейчас к русской эскадре и к предстоящему делу.

– Вы отправитесь к Корфу, – сказал лорд Нельсон.

– Когда прикажете, милорд? – спросил Трубридж, ибо точность была его добродетелью.

– Как можно скорее, мой добрый друг, – отвечал Нельсон.

Необычные теплые ноты звучали в его голосе. Золотой ключ Адриатики и Архипелага, крепость Корфу, как и все ключи Востока, должна была принадлежать Англии. Английская эскадра во что бы то ни стало придет туда первой.

– Всякая война, – произнес Нельсон, как бы говоря с самим собой, – имеет две цели. Одна – это уничтожить врага, другая – поставить границы союзнику.

Трубридж поклонился, скручивая в трубку свою шляпу. Программа была дана, и он готов был приступить к ее выполнению.

– Я сожалею, генерал, что Конвент занимался делами, которые были ему мало известны. Собственные изобретения так его устрашили, что он посчитал их дьявольскими. Я говорю о каленых ядрах, генерал. Они имеют страшную славу, но не делают никакого вреда неприятелю, – насмешливо сказал капитан Лажуаль.

Генерал Дюбуа, главный комиссар Директории на Ионических островах, никогда не переставал жевать табак. Он сделал несколько энергичных движений челюстями и только тогда ответил Лажуалю:

– Вы должны оказывать больше уважения тем, кто создал новую Францию.

– Я радуюсь новой Франции, но не радуюсь тем каленым ядрам, которые нам предписано употреблять! – воскликнул Лажуаль. – Вы сами знаете, генерал, что восьмифунтовое ядро накаляется двадцать минут, а тридцатишестифунтовое – пятьдесят минут. Интервалы между выстрелами иногда становятся такими длинными, что за такой срок вполне можно испечь пироги. Конечно, неприятель не всегда столь вежлив, чтобы дожидаться, когда угощение будет готово.

Генерал Дюбуа, хотя и носил военный мундир, но занимал посты административные. Всем, кто знал Дюбуа, было известно, что он отличался большой гибкостью ума и силой характера. Начав со служения народу в начале революции, он успешно продолжал свою военную карьеру при Конвенте, а в настоящее время был полномочным представителем Директории и одним из доверенных людей генерала Бонапарта.

– Если предписано употреблять каленые ядра, то вы, Лажуаль, должны позаботиться о печах для их каления, – медленно, уверенным тоном человека, которому известны все явные и тайные намерения правительства, проговорил Дюбуа.

Капитан Лажуаль прошелся по комнате. За окнами виднелись казармы; на веревках среди двора были развешаны солдатские рубахи и штаны. Две курицы, раздув перья, рылись в пыли. Кур держал генерал Пиврон, который любил кормить их из своих рук.

Лажуаль презирал Пиврона за его сентиментальные привычки. Сам капитан более всего ценил в людях неустрашимость и такую ясность духа, какая, по его мнению, состояла в том, чтобы не раздумывать о средствах, когда поставлена задача. Все средства были хороши, если в них присутствовала неустрашимость. Такова была точка зрения Лажуаля. Он любил войну, любил как непрерывную цепь приключений, головоломных, увлекательных, опасных. Ему нравилась постоянная игра со смертью, хождение по острию ножа. Он не представлял себе, что станет делать, если война закончится. Генерал Дюбуа может продолжать писать декреты, генерал Пиврон заведет птичий двор, но капитану Лажуалю тогда будет незачем жить.

Дюбуа и Лажуаль ждали Шабо и Пиврона, которые осматривали батареи и укрепления острова Видо. Дюбуа не очень доверял мягкосердечному и взбалмошному Пиврону, а потому навязал ему в спутники генерала Шабо.

С тех пор как было получено известие, что русский флот вышел из Дарданелл, французское командование, предвидя возможность блокады Корфу, начало спешно укреплять острова Видо и Лазаретто. Главнокомандующий французскими войсками на Ионических островах генерал Жантильи срочно отбыл в Италию к генералу Шампионнэ, чтобы условиться о присылке подкреплений и продовольствия в Корфу через Анкону. Обязанности главнокомандующего на это время принял на себя Дюбуа, а первым советником его неожиданно для всех оказался капитан Лажуаль.

Больше других был задет этим генерал Шабо, начальник гарнизона острова Корфу.

Суровый, с привычками аскета, генерал Шабо не переставал сожалеть о временах Робеспьера и в глубине души даже лелеял надежду, что эти времена вернутся…

Чуть припадая на левую ногу, поврежденную еще при взятии Бастилии, Шабо вошел в комнату, где находились Дюбуа и Лажуаль. За его плечами тотчас показалось широкое добродушное лицо Пиврона с большими глазами навыкате и коротким толстым носом.

– Ваши куры соскучились по вас, генерал. Они давно уже смотрят в окна, – пренебрежительно произнес капитан Лажуаль, обращаясь к Пиврону.

Генерал Пиврон густо покраснел, но промолчал, потому что чувствовал себя виноватым.

Шабо покосился на Лажуаля.

В ту же минуту что-то пискнуло, и между пуговиц мундира Пиврона показалась кошачья головка. Генерал осторожно щелкнул ее пальцем, и она скрылась.

– Я привел сюда нового гражданина, – шутливо объяснил он.

– Вы верны себе, – хмуро отвечал Дюбуа.

– Вы находите столь безобидное существо вредным для общественного порядка? – спросил Пиврон, перестав улыбаться.

– Я нахожу, что вы занимаетесь не тем, чем нужно! – отрезал Дюбуа.