Мичман Робби Уильямс, состоявший при Нельсоне, уверял, что улыбки и слезы леди Гамильтон обходятся английскому кабинету в десять тысяч фунтов стерлингов каждая и составляют один из неписаных параграфов военного бюджета.

Королеву мучили кошмары. Ей казалось, что все кончено, что участь Марии-Антуанетты не минует ни ее, ни ее детей. Каролина раскрывала медальон с портретом сестры.

– Это – королева-мученица, – говорила она. – Государи глубоко раскаются в том, что дали совершиться такому злодеянию.

И королева думала о том, что бы сделала она сама с людьми, казнившими Антуанетту. Чем сильнее становилась опасность для нее самой, тем более жестокие казни придумывала она для врагов алтарей и тронов. Но пока разгорались ее желания, французы приблизились к самой границе неаполитанских владений. Жизнь и королевство можно было считать погибшими.

Победа Нельсона при Абукире, словно удар молнии, все осветила другим светом. Королева ожила, как будто вынутая из-под ножа гильотины, который уже готов был опуститься. Восторг ее перед Нельсоном не знал предела.

– Мой дорогой адмирал, – говорила она, – Бог избрал вас своим орудием, чтоб восстановить на земле справедливость.

Нельсон был всей душой предан своему королю и высшей справедливостью считал охрану и восстановление доброго здравия королей, независимо от качества их умственных способностей. Король был для него прежде всего носителем принципа, а принцип никак не мог пострадать, если даже его носитель больше разумел в рыбной ловле, чем в делах государства.

Нельсон не умел ждать. Он верил в силу внезапного удара, который не раз доставлял ему победу. А королева верила в его гений и желала решительных действий. Таким образом, родился план борьбы с французами силами неаполитанских войск и английской эскадры.

План обсуждался в присутствии короля, министров Актона, де Галло и английского посланника. Непременным членом совета была и леди Гамильтон.

Король усиленно набивал нос табаком и обсыпал им свои атласные панталоны. Ему не хотелось воевать, и это совещание он оттягивал, как только мог. Но королева заявила ему, что если он не явится на совет, все будет решено без него.

«Ох, уж эти австрияки, – думал Фердинанд, стараясь не глядеть на жену, чтоб не видеть ее восторженного лица и красного подбородка. – Вся фамилия их сумасшедшая. И себя и всех загубит. Русский император обещал свою помощь. Вот когда его армия придет в Италию, тут и начинайте ваши авантюры. Так нет, обязательно хочется быть Клеопатрой. Надо полагать, и Антоний готов. Остается только проиграть царство.

Адмирал Нельсон приступил к королю со всей решительностью и непреодолимым напором. Он назвал систему отсрочек жалкой и вредной, угрожал, что, если она не будет оставлена, все погибнет.

Король уныло слушал. Он боялся, что английская эскадра уйдет, а английский кабинет не даст денег. Адмирал без обиняков разъяснил ему, что деньги любят смелость. Англия желает видеть мужественные усилия неаполитанцев к отражению французов.

– Ваша армия, государь, лучшая из всех армий Европы, – ласково произнес Актон, глядя на короля преданными синими глазами, опушенными золотистой щеточкой ресниц.

Фердинанд опустил табакерку. Он никак не предполагал, что его армия лучшая в Европе.

– Я думаю, что действительно трудно найти более храброе и преданное войско, – сказал Нельсон. Заметив ироническую усмешку маркиза де Галло, он подумал с презрением и гневом: «Сделав его министром, потеряли отличного франта».

Де Галло, действительно, несмотря на тревожное время, сиял белым атласным камзолом, безупречными манжетами и старинным перстнем на выхоленной руке.

– С самого моего прибытия в Неаполь я нашел во всех сословиях, от высшего до низшего, пламенное желание сразиться с французами, – горячо и страстно продолжал адмирал. – Чего ждать, государь? У вас тридцать тысяч войска. У Шампионнэ, с его якобинцами, нет и половины.

Нельсон стучал своей единственной рукой по спинке стула. Глаза королевы блестели восторгом и гневом.

– Вы слышите, государь? Что вы молчите? – воскликнула она.

– Слышу, мой слух еще не изменил мне, – отвечал король, готовясь к обычной перепалке.

Но маркиз де Галло произнес, глядя в потолок:

– Не следует ли подождать ответа его величества австрийского императора, обещавшего нам содействие?

Нельсон так отшвырнул стул, что тот проехал по паркету и остановился перед Актоном. Актон спокойно поставил его рядом с собой.

– Опять ждать, сударь! – возвысил голос адмирал. – Ждать, пока французы соберут свои войска? Сейчас части их рассеяны, они не смогут ответить на удар, нанесенный мужественным народом. Я видел этот народ. Я знаю его чувства.

Нельсон беседовал через переводчика с матросами неаполитанского корабля, с двумя солдатами и лотошником, продававшим апельсины. После этих бесед адмирал получил полную уверенность, что как нельзя лучше изучил дух неаполитанского народа.

– На пост главнокомандующего мы приглашаем генерала Макка, того, который освободил Мастрих и отбросил французов за Рейн. Его к нам посылает император! – вскричала ликующим голосом королева.

Леди Гамильтон нежно сжала ее руку.

В то время как кругом бушевали страсти, один лорд Гамильтон оставался равнодушным. Свинцовые веки его были опущены, он ощупывал языком начавший шататься зуб.

Этот человек имел лишь одно верование, растеряв все другие. Оно заключалось в том, что люди рождены для удовольствий и могут добиваться их любыми средствами. Так как невозможно было иметь все удовольствия, да и годы постепенно сокращали их число, лорд Гамильтон оставил за собой немногие. Помимо распутства, которым он всегда славился, посол увлекался античным искусством. Он за бесценок скупал у невежественных неаполитанских вельмож древние вазы, статуэтки, камеи и с большим барышом «уступал» их потом Британскому Королевскому обществу. Таким образом, поклонение красоте сочеталось у него с хорошим доходом и даже свидетельствовало о любви к отечеству. Он думал со скукой: «Лишь бы остались целы мои вазы и камеи, остальное я предоставляю неприятелю».

Судьба Неаполитанского королевства занимала его не более чем здоровье китайского императора. Но лорд Гамильтон счел нужным поддержать своего пылкого друга.

– Государь, – сказал он Фердинанду, – если вы решились подарить королевство ваше французам, скажите нам, и мы удалимся.

Король молчал. Даже нельзя было определить, слушает он, что говорят вокруг него, или нет.

При виде его румяных щек, так и брызжущей каким-то непобедимым здоровьем фигуры и крепких, словно сбитых молотками икр всякий мог потерять последнее терпение.

Грубым и резким тоном командира, перед которым стоит тупица, Нельсон сказал:

– Мы должны начать войну, прежде чем она будет объявлена, и направить удар на папские владения.