– Но бабушка Ки их любила, и моя мама тоже.

– Сирень цветет вовсю, – возразила Мин. – Мы никогда не приезжали сюда в эту пору.

– Но бабушка Ки всегда ставила в эту вазу восковницу.

– И что? Это не значит, что и мы должны делать так же.

– Нет. Значит.

– Ради бога, Эви. – Мин рассмеялась, не веря своим ушам.

Они пристально смотрели друг на друга.

– Зачем ты вообще приехала? – выпалила Эви.

– Я же говорила. Подумала, что тебе нужна помощь.

– Вовсе нет. – Внезапно Эви все поняла. – Вовсе нет. Ты просто не хотела, чтобы я тут распоряжалась. Ты точно такая же, как тетя Эвелин. Хочешь командовать.

– Эви. – Мин отвернулась, кипя от возмущения, и рывком открыла дверь кухни. – Ты ничуть не лучше Генри.

Дверь захлопнулась. Эви постояла минутку, а затем яростно дернула дверную ручку.

Мин вытаскивала из холодильника ингредиенты для сэндвичей. У раковины стояла стопка грязных тарелок, которые Эви не вымыла после завтрака, на плите – кофейник с остатками кофе. Сначала нужно было все убрать, навести порядок. Мама и бабушка Ки непременно убрали бы в кухне, прежде чем выйти из дома. Посуда от завтрака на столешнице выглядела немым укором. Эви автоматически взяла баночку с джемом, закрыла крышкой и поставила в холодильник. Мин не смотрела на нее.

Она выкладывала мягкий черный хлеб, майонез «Хелманс» и толстый огурец, вероятно купленный на ферме у шоссе. Эви забыла о сэндвичах с огурцом, но теперь, стоя на кухне и наблюдая, как Мин сосредоточенно чистит кожицу, снимая ее длинными полосками, сразу вспомнила ланчи со своими кузенами за этим столом, вспомнила нетерпеливую деловитость бабушкиной кухарки, Джесси О’Мары.

Стрекоза ударилась о сетчатую дверь и недовольно загудела; потом стрекот ее крыльев постепенно затих.

– Можно мне один? – спросила Эви; она уже не злилась.

– Конечно, – сухо ответила Мин и достала еще два куска хлеба.

Эви прислонилась к столешнице и скрестила руки на груди.

– Почему мы все время ссоримся?

Мин намазала толстый слой майонеза на два куска хлеба и принялась раскладывать на них, словно плитку, ломтики огурца.

– Потому что они ссорились.

Эви подошла к столу и выдвинула из-под него стул.

– Ты знаешь, что твоя мать ни разу не поблагодарила мою? – спросила Мин, не поворачиваясь к Эви.

– За что?

– За то, что она ее оберегала.

– Оберегала? Она ее подавляла.

Мин повернулась к ней.

– Ты не видишь того, что у тебя под носом, Эви. И никогда не видела. Мама всегда оберегала тетю Джоан. Без моей матери твоя умерла бы от приступа эпилепсии.

Эви нахмурилась:

– Я ни о чем таком не слышала.

– Вот именно. – Мин отложила нож. – Об этом я и говорю.

– Послушай, Мин. Об эпилепсии я узнала незадолго до ее смерти.

– Правда? – Мин недоверчиво посмотрела на нее.

Эви кивнула.

Мин разрезала оба сэндвича пополам, подвинула один к Эви и села за стол.

– Мне не нравилось, что наши матери ссорятся, – сказала Мин. – Не нравилось, какими они стали. В этом месте прошлого не существует… например, посмотри на нас – приезжая сюда, мы тут же превращаемся в своих матерей, которые спорят, какие цветы поставить в вазу, что и где должно стоять и кто что должен делать. Ничего никогда не заканчивается, а все длится и длится. Не обижайся, – она покосилась на кузину, – но именно поэтому история всегда казалась мне такой…

Эви прищурилась:

– Бесполезной?

– Глупой, – тихо ответила Мин. – Как будто прошлое можно убрать в ящик или в книгу и забыть о нем. Но оно продолжает жить там, в глубине. И здесь, на острове, это особенно видно.

– Но как двигаться вперед, если не разберешься в прошлом?

Мин пожала плечами.

– Хочешь сказать, кого волнует то, что произошло? – спросила Эви.

Мин скрестила руки на груди и посмотрела на кузину:

– Знаешь, Эви, многие договаривают за меня фразы. Я привыкла. Но ты единственный человек на планете, кто заканчивает неправильно – всегда.

Эви вздернула подбородок, настороженно глядя на Мин.

– Вопрос не в том, кого волнует, что произошло, – продолжила Мин, – а в том, кто это знает. Думаю, и они не знали.

Эви покачала головой:

– Но Генри так не считает, и Харриет тоже – они думают, что моя мама что-то сделала твоей, и поэтому не позволят похоронить маму в скалах.

– Перед смертью мама говорила много всего странного. Но тот факт, что тетя Джоан хотела получить в собственность ту скалу – как некий знак, – приводил ее в бешенство.

– Она хотела, чтобы ее там похоронили, – всего лишь. Это было что-то личное, – возразила Эви.

– Не только личное, но я не знаю что. Мама воспринимала это так, будто за Джоан останется последнее слово.

– По поводу чего? – Эви не отрывала от кузины испытующего взгляда.

– Не знаю. – Мин покачала головой. – Но мы тоже запутались, Эви… И я знаю, что ты это понимаешь. И я больше не могу. Мне не нужно это место. Я хочу устраниться. Освободиться от него.

Они смотрели друг другу в глаза.

– Но… – сказала Эви. – Этот дом. Ты только посмотри. – Она показала на выцветшую стену, где старое окно кухни делило солнечный свет на девять квадратов. Время как будто остановилось. Свет. Небо. Здесь ничего не менялось, кроме света дня. Капли из крана в кладовке звонко падали в раковину. Плывущие в небе облака заслонили солнце, и в кухне стало темнее.

– Да. – Мин покачала головой. – С меня хватит. Это печальное место. Разоренное. Пустая оболочка… зачем цепляться за оболочку?

– Но в нем все мы.

Мин вздохнула:

– Неужели? А как насчет Пола? Сета? Они тоже входят в число «всех»?

– Разумеется, – раздраженно ответила Эви. – Ты знаешь, что я имею в виду.

Мин кивнула и откусила сэндвич.

Наступило нечто вроде перемирия. Они ели молча, и Эви казалось, что она год за годом, бесконечное число лет сидит на этом стуле напротив Мин, поставив босые ноги на синий линолеум.

– Бедная мама, – наконец произнесла Эви. – Это единственное место, где она была счастлива.

– Что заставляет тебя думать, что она была несчастна?

– Не знаю, но она всегда была такой закрытой, – задумчиво сказала Эви. – Они с папой как будто проживали не свои жизни. – Она печально покачала головой и посмотрела на Мин: – У вас в доме все было так, как должно. Знаешь, я всегда любовалась вашей рождественской открыткой…