— Это имеет отношение к Абметову, — объяснил я, — ну так как, расскажешь ты мне «о кеноме и Плероме»?

— Ну смотри. Как ты уже наверное понял, понятие «Плерома», то есть «полнота», ввели гностики. Гностиками же называют адептов целого ряда религиозно-философских школ раннехристианской эпохи. Всех гностиков объединяло убеждение, что в нашем мире борются два начала — доброе и злое. Да и сам мир — тот который мы видим — плод некой коллизии между божествами, находящимися на разных ступенях божественной иерархии. Зло оказалось как бы зашитым в саму ткань мира. В первоначальном состоянии мир был един, потом раскололся и человечеству досталась худшая его часть — кенома. Про Плерому объяснить сложнее, поскольку ее никто никогда не видел. Условно говоря, Плерома — это место, где хоть мало-мальски сохранилось единство всего-всего, включая всякие божественные аспекты. Вот только слово «место» тут не очень-то уместно — в Плероме нет того, что мы называем пространством. И что самое приятное — там нет времени. В узком же смысле, Плерома объединяет в себе всю божественную иерархию, за исключением тех богов, кого выгнали за порчу Абсолюта — за создание кеномы, то есть. А во главе создания кеномы стоял злой бог по имени то ли Демиург, то ли Явал… Ялдал… в общем, не помню. У гностиков всяких богов и прочих архонтов — десятки, если не сотни. И один другого злее. Как из Единого Бога получилось несколько, да еще таких разных, мне, например, непонятно…

— Зато мне понятно! Единому было скучно наедине с самим собой, и у него произошло раздвоение личности — модель божественного сознания оказалась нестабильной. Две личности — два сублимационных числа. Божественная личность с сублимационным числом близким к единице стала Богом Добра. А у другой божественной личности сублимационное число — ноль или чуть больше, вот она и творит Зло почем зря. А где два бога — там и двадцать. Так они и размножались.

— Но тогда Единый бы перестал существовать, остались бы только две его половинки — Бог Добра и Бог Зла. При каждом делении исходный Бог должен исчезнуть, а у гностиков ничего подобного нет.

— В этом и заключалась их ошибка! И не мудрено — они же не читали трудов Абметова. Зато он их сочинения читал и еще как читал!… Извини, я тебя, кажется прервал…

— Не кажется, а точно. Путь спасения гностики видели в обретении знания — «гнозиса», но слово «знание» они употребляли не в современном его смысле, а в трансцендентном, то есть как откровение. Знание должно открыть путь из падшего мира — кеномы — в Плерому. Казус в том, что знание-гнозис доступно не всем и каждому, а только избранным — так называемым «пневматикам». Твой Абметов считает себя пневматиком. Из нас с тобой пневматики не получились. Обретя знание, пневматики попадут в Плерому, а там, в Плероме, уже не будет ни времени, ни пространства, одна сплошная райская жизнь, короче… Ты слушаешь? — недовольно спросила Татьяна, наблюдая, как я, вместо того, чтобы внимательно ее слушать, шарю в компьютере.

Так вот, думаю, откуда Абметов черпал вдохновение! Опять же, цепочка: гностики — гнозис — гномы. Снова гномы. «Гномы прочно вошли в нашу жизнь» — вспомнилось мне сообщение из мира моды. Похоже, от них никуда не деться. Расследование походило на игру, в которой надо получить из одного слова другое, заменяя по одной букве. Плюс ассоциации — Абметов — «знание», Берх — Плером — Плерома, и так далее. У меня захватило дух.

— Да, конечно, — машинально ответил я, — я понял. Плерома — это полнота. А всем известная теорема Геделя о не-плероме, тьфу, черт — о неполноте, конечно же… утверждает, что никакой полноты-Плеромы нет и быть не может.

— Если это каламбур, то — неудачный, — холодно сказала Татьяна, — из теоремы Геделя следует, не то, что Плеромы быть не может, а только то, что мы с тобой — не в Плероме, а это и так ясно. Ортодоксальному христианству тоже все было ясно, поэтому гностиков они не жаловали. Гностические учения признали еретическими, а труды философов-гностиков в большинстве своем были уничтожены. Гностических школ существовало множество, и рассматривать их следует по отдельности, поскольку различий между ними больше чем сходства.

— Прекрасно, давай остановимся на александрийской ветви.

— Но я не могу так сходу…

— …остановиться, — подсказал я, — ладно, давай только про бабочку Аурелия.

— Что? — изумилась Татьяна, — опять бабочки?

— Вот именно! — торжественно заявил я, — бабочка Аурелия — не что иное, как символ возрождения, символ бессмертной души, попираемой Ангелом Смерти. И придумали ее все те же гностики. Как ты правильно заметила, примерно в пятом веке от рождества Христова гностические секты были полностью разгромлены официальной ортодоксией. Немногочисленные оставшиеся в живых апологеты вынуждены были накапливать и передавать знание в глубокой тайне. Тогда-то и потеряла бабочка Аурелия одно крыло. Смысл тут двоякий — с одной стороны гностицизму был нанесен ощутимый удар, но с другой стороны — бессмертная душа все же вырвалась из-под пяты Ангела Смерти, она не утратила способность возрождаться вновь и вновь. Потому-то бабочка с оторванным крылом и стала символом находящегося в глубоком подполье гностического учения. Есть еще одно любопытное замечание. А именно, хорошо известно, что клеверный лист являлся одним из символов христианства. Он символизировал триединство Божественной Сущности. Внешне, этот символ очень походил на гностическую бабочку без одного крыла. Поэтому гностики, при необходимости, могли выдавать свой символ за христианский, не вызывая, при этом, никаких подозрений. Может быть, именно благодаря сходству с клеверным листом, символ «Бабочка с оторванным крылом» и дошел до наших дней, — процитировал я последнюю строчку из статьи, посвященной гностическим символам. — А теперь попробуй угадать, как называлась та александрийская гностическая секта, чьим символом была бабочка с оторванным крылом.

— Говори, не томи, — потребовала Татьяна.

— Да ты же сама это название придумала, ну, вспомни-ка — Оркус-Отель, Абметов, крылатая пирамидка…

— Не помню! — уперлась она из вредности.

— Трисптерос — именно так и никак иначе! Поэтому-то Абметов и побежал выяснять отношения с торговцем. Сама по себе пирамидка никакой тайны не содержит, но вот название абметовского тайного общества тщательно скрывалось. Абметов решил, что название «Трисптерос» нам выдал торговец!

Татьяна не выдержала и заглянула в экран.

— М-да, чудеса да и только! А кем подписано-то?

Я взглянул. Статья подписана: Дэвид М. Гиптфил. По крайней мере один раз Абметов на него уже ссылался.

— Не знаю такого, — сказала она.

— Зато, я знаю, — тихо ответил я.

— Может поделишься?

— Чем именно?

— Всем: Абметовым, гомоидами…

— Непременно, — пообещал я, но для начала дал ей прочитать последний рассказ из «Сборника космических историй». Пока мы обсуждали гностиков и бабочек, пришло очередное послание от Берха, честно говоря, несколько неожиданное.