У выхода его встретил отец Антоний, положил руку на плечо.

– Не нашел?

– Нет.

– Ничего. Не отчаивайся. Заночуем здесь. Завтра с утра отпою усопших, а потом и Анну твою поищем. В могиле посмотреть надо.

– Где? – отшатнулся Хорт.

Общая могила, жуткий ров, куда бросают тех, кто никому не нужен. Должно быть, там и отец, и остальные, кого казнили в столице.

– Ну-ну, не пугайся так. Вот старый дурак! Сказал неладно. Тут недалеко, прямо вниз по улице брошенная верфь есть. Один купец большой корабль хотел выстроить, вроде тех, что с юга приплывают, да так на этом и погорел. Туда теперь все негодные суда свозят. Оттого и зовут это место Лодейной Могилой. В холода там много народу спасается. Кому голову приклонить негде – прямая дорога – в Могилу. Стой, куда ты?! Ночью ничего не сделаешь!

Но Обр уже летел по улице, которая и правда все круче уходила вниз.

Лодейную Могилу он узнал сразу. Остов громадной лодьи возвышался над длинной двухэтажной постройкой. Одинокая мачта с обломанной реей торчала над крышей, как черный покосившийся крест. И вправду, будто могила.

На первый взгляд дом казался совсем заброшенным. В пустые провалы полукруглых окон намело снегу, и теперь каждая оконница светилась узкой белой полосой, отчего черная пустота за ней казалась еще чернее. Однако над провалившейся крышей тут и там вставали-просачивались почти невидимые дымки.

Широкая арка главного входа до сих пор была перекрыта основательными, окованными железом воротами. Но Обр ясно видел: главными воротами тут никто не ходит. Люди, точно крысы в амбаре, давно проложили множество новых ходов через разломанные окна, под стеной, а то и вовсе сквозь стену.

Хорт отлично соображал, что к чему, и на свежую голову не сунулся бы в такое место даже днем. Разве что с Маркушкой. Но сейчас он будто в огне горел. Поэтому, не раздумывая, нырнул в тот ход, где снег был затоптан сильнее.

Тьма там была кромешная. Почти сразу он споткнулся и скатился по невидимым ступенькам к рогожной занавеске, из-под которой сочился красноватый свет. Сунулся внутрь, увидел коптилку, маленькую, накаленную докрасна железную печку и еще одну занавеску, рядом с которой сидела бабка, как две капли воды похожая на ту, на Рассолохе. Только вроде бы живая. Сидела она тут так давно и прочно, что, казалось, приросла к своему табурету, и даже плесенью они покрылись одновременно.

– Переночевать – полкопейки, – прогнусавила она, выставив поперек прохода суковатую клюку.

– Слышь, – сказал Обр, – ты тут не видала девицу в белом платочке? Маленькая такая. Глаза серые.

– Делать мне нечего, за девицами глядеть. Иди сам посмотри.

Хорт рванулся вперед, но клюка по-прежнему преграждала путь.

– За вход – полкопейки.

Пришлось торопливо рыться в карманах. Обр отлично понимал: бабка-бабкой, а попробуй вломись без денег, прибегут здоровенные вышибалы и самому вломят так, что мало не покажется.

К счастью, за подкладкой куртки нашлась копейка. Хорт кинул ее бабке, нырнул в освободившийся проход и снова подумал, что разница между страшной Рассолохой и этим местом невелика. В сводчатом низком подвале люди лежали на полу двумя длинными рядами. Вот только рогожи почище и поцелее, да еще шевелятся некоторые, кутаются во всякое отрепье. Почти все спали. Должно быть, пока он без толку блуждал по трущобам, наступила уже глубокая ночь.

В углу потрескивала кособокая, кое-как слепленная печка. Над входом чадила одинокая коптилка. Обр пошел по проходу между рогожами, разглядывая скрюченные, укутанные с головой серые фигуры. Вдалеке, в мутном от испарений воздухе маячила еще одна коптилка. Он шел медленно, боялся пропустить, не узнать, ошибиться. Но женщин было немного и все, как смерть, страшные. Не только на Нюську, но и вообще ни на что не похожие.

Наконец, подвал кончился. Арка в конце была забита досками. Обр остановился, оглянулся беспомощно и тут заметил довольно широкую щель. Доски разошлись, будто так и надо. Похоже, здесь тоже собрались любители запасных выходов. Миновав узкий проход, засыпанный битым кирпичом, он попал в другую комнату, на этот раз круглую, будто в башне, но счел за лучшее исчезнуть оттуда быстро и незаметно. Веселые парни, коротавшие свой досуг возле початого бочонка, были не такого сорта и не в том состоянии, чтобы задавать им вопросы.

Потом началась полная сумятица. Где полагаясь на свое волчье зрение, а где и просто ощупью, он брел то по выщербленному до дыр кирпичному полу, то по шатким, кое-как скрепленным между собой доскам, а то и прямо по земле. Коридоры и тупики ветвились и множились без всякого порядка. Темнота кипела шорохами и скрипами, шевелилась черной муравьиной кучей.

Люди ютились тут и правда как крысы, в каких-то норах. Ненароком он споткнулся о чью-то руку. Думал – мертвый, а оказалось – спящий. Мертвые так не ругаются. То ли свалился где попало, то ли это и была его личная спальня. Этого Обр выяснять не стал. Потом прямо из стены высунулась освещенная коптилкой голова, жуткая, как хорошо обгрызенный зверями труп. Повела очами и исчезла. Хорт тоже поспешил побыстрее смыться.

Попробовал расспросить тетку с двумя ребятами, ютившуюся в жалкой каморке, выгороженной под бывшей лестницей. Но та, прикрыв собой детей, только шипела, как разозленная кошка, а уж когда в ее руке оказался нож, Обр точно понял – ничего ему здесь не расскажут.

Надо, надо было дождаться утра. Но он нутром чуял: ждать нельзя, и не останавливался, все брел куда-то, то по полу, то просто по хрустящей под ногами береговой гальке. Иногда сверху проступали размытые пятна чуть светлее здешней обычной тьмы, должно быть, небо. Под ногами снова спружинило дерево, с виду надежный, широкий настил. Правда, любой местный житель не стал бы ходить по верхней палубе «Сердца морей». Но Хорт этого не знал и только ахнул, когда подломились вконец прогнившие доски.

Упал – вернее, скатился – как будто удачно, с размаху вляпался в какую-то мягкую слякоть и гниль. Осторожно вздохнул пару раз, проверяя, целы ли ребра. Как будто целы. Собрал в кучку руки и ноги. Ничего, вроде шевелятся. Ребром ладони стер сочащуюся из носа кровь. Руки, правда, не увидел. Темнота здесь была глухая, хорошо выдержанная. Медленно сел, обняв колени, просто чтобы убедиться, что ноги у него еще есть, не пропали, не растворились в кромешном мраке.

Безнадежная усталость навалилась враз, будто мешок на голову натянули. Весь вечер и, должно быть, почти всю ночь он куда-то бежал, спешил, летел. И вот все кончилось. Он был крошечной точкой в сплошной темноте, и темнота засасывала его. Ничего не осталось. И Нюськи тоже нет. Такие, как она, в трущобах не выживают. И все по его вине. Выходит, и Нюську он тоже предал. Обр уткнулся лбом в колени. Оставалось только одно: сжаться, свернуться в точку и умереть. Когда-нибудь его тут найдут и тоже свезут на эту ихнюю Рассолоху. Закопают где-нибудь рядом с Нюськой. Вот и свидятся.