Поспешно миновав длинную деревенскую улицу, Обр сообразил, что ночь наступила только в лесу. В городе жизнь еще кипела вовсю. На реке, невидимой за бесконечными штабелями, что-то тяжко бухало, кто-то орал и ругался, отчетливо стучали топоры. Изредка попадавшиеся прохожие от Обра шарахались, глядели дико.

Но в «Доброй кружке» еще и не таких видали. Кровь на рукаве охотничьей куртки, грязь вперемешку с кровью на сапогах, бурые брызги на лице никого не смутили. Вот только Ильга-подавалыцица уставилась с разинутым ртом, будто призрак увидела. Но Обр спешил и на Ильгу даже не глянул. Взбежал по знакомой лестнице, толкнул дверь, и она повалилась вперед, сильно грохнула об пол, взметнула облако золы в холодном очаге.

Стылые сумерки, пустая постель, холмик снега под раскрытым окном. Это было так неправильно, так несправедливо и невозможно, что даже в глазах потемнело. Всегда, откуда бы он ни возвращался, сколько бы ни отсутствовал, глупая девчонка ждала его там, где он ее оставил. А теперь ее почему-то нет.

Хорта накрыла детская обида. Мчался сломя голову, устал, измаялся, коня едва не загнал, своих предал, только ради того, чтобы иметь право быть с ней, чтоб не так болело, чтоб понять, как теперь жить. А ее нет!

В изнеможении присел на край кровати, снова позвал, на этот раз шепотом: «Нюська!» Заскрипели ступени. В дверной проем робко протиснулась Ильга. Улыбнулась искательно, словно виноватая.

– Добрый вечер, господин! Может, огонь развести?

– Где она? – с усилием выговорил Обр. Отчего-то губы еле ворочались.

– Так ведь как оно вышло… – начала было Ильга.

– Где?

– Да мне-то откуда знать, – вдруг рассердилась девица, – я ей не нянька!

«Спалю проклятый кабак, – подумал Хорт, с облегчением отыскав новый объект для ненависти, – обещал спалить и спалю!»

– Выгнали, – процедил он, глядя в пол. – Скоты! Ведь за месяц вперед заплачено было.

– Напраслину возводишь, господин! – Ильга уперла руки в боки с полным сознанием собственной правоты. – Мы к ней всей душой.

Обр молча посмотрел на сорванную с петель дверь. Медленно встал, развернулся к Ильге.

– Не трогали мы ее! – зачастила девица. Коптилка задрожала в ее руке, грозя пожаром без всякой помощи Хорта. – Такую обижать – грех. Опять же верно: за месяц вперед заплачено. Мы думали, ты, господин, ее совсем бросил. Три недели носу не казал. И то сказать, не подходит она тебе. Ты вон какой из себя красивый, статный, а она – так, мышонок. И она ничего, не очень-то горевала. Только глаза в начале наплаканные были. А так ничего. Я уж хотела ей хахаля нового подыскать. Одним шитьем здесь не проживешь.

Обра передернуло. Сжав кулаки, он шагнул вперед. Ильга совсем спряталась за дверной косяк и продолжала уже оттуда:

– Только третьего дня она вдруг сходит вниз с узелком. «Прощайте, – говорит, – добрые люди! Не могу больше тут оставаться, мужа моего погубить хотят». – «Что ты несешь? – спрашиваю. – Какого мужа?»

Гляжу, глаза у ней блестят не по-хорошему, а сама как в огне горит. Ну, я узелок-то прибрала. Свели мы ее наверх, уложили. Лед на голову, горячий кирпич к ногам. Затихла вроде. А на другое утро глядим – дверь заперта, на стук никто не отзывается. Дверь, ясное дело, наши ребята вышибли, а тут – никого. Через окно сбежала. Ну, Олаф и Ольгерд поискали по задворкам. Да разве здесь найдешь. Как в воду канула.

Обр пересек пустую темную комнату. Встал у окна. Этот путь по крышам он наметил сам и сам же разъяснил Нюське, как им пользоваться. Недолго думая, перемахнул через подоконник, съехал по крытому старой дранью скату, спрыгнул на дощатую крышу чужого дровника, по щиколотку провалившись в успевший скопиться там снег, и совсем рядом увидел узкие, нетронутые следочки босых ног. На всякий случай даже потрогал, погладил их, убеждаясь, что ему не мерещится.

Потом опомнился, перебежал на плоскую крышу какой-то сараюшки. С нее слетел в незнакомый пустой проулок. Глянул под ноги, надеясь, что следочки поведут его дальше, и увидел истоптанную городскую грязь в белых пятнах забившегося в ямки снега.

Проулок тянулся в обе стороны. Глухие стены, кривые заборы, низкие козырьки крыш. Второпях Хорт бросился направо, хотя с тем же успехом можно было бежать налево, свернул куда-то и заметался в сплетении трущобных тупиков и сквозных проходов.

Нельзя, ох, нельзя шататься по повенецким трущобам ноябрьской ночью! Оглянуться не успеешь, как у тебя потребуют кошелек или жизнь или без спросу отберут и то и другое вместе с сапогами.

Но Обр не оглядывался. Все шел и шел меж высоких, гнилых заборов, покосившихся, кое-как подпертых кольями стен, штабелей бревен и вонючих, не успевших еще замерзнуть канав. Ну должна же она где-то быть, его Нюська! О том, что ее может не быть нигде, он старался не думать.

К нему не вязались. Верно, вид был чересчур дикий даже для здешних веселых мест. Напали всего один раз. При этом Хорт не только не понял, чего от него хотят, но, по правде говоря, даже не разобрал, мужик это или баба. К счастью, нож разглядел хорошо. И вовремя.

Ну что ж. Врезал с разворота, добавил коленом и отправил обратно в темноту, из которой это неизвестно что выползло.

Драка слегка отрезвила Обра. Порезать его все-таки порезали. Из щеки сочилась кровь. Он присел неподалеку от тусклого фонаря над дверью какого-то склада, на штабеле свежих громадных бревен, привалился спиной к пахучим надежным стволам и попробовал что-нибудь придумать. Бродить бесцельно по этим переулкам было явной глупостью.

Ничего толкового не придумывалось. Вот если бы она в лесу пропала… А что, город-то ведь почти как лес, весь деревянный. Заранее зная, что говорить с мертвым деревом бесполезно, Хорт закрыл глаза.

* * *

– Эй, парень! А ну-ка, давай, шевелись! Шевелись, тебе говорят! Совсем застыл, что ли?

Уши и щеки зверски терли совсем не женские ручки. Большие, как лопата, и грубые, как наждак.

– Да ты весь в крови. Ранен?

– Нет – сказал Обр, размыкая усталые веки, – заснул, должно быть.

– Заснул! Нашел время и место. Вчера таких заснувших пятерых подобрали. Слабый мороз опасней сильного. Незаметно пробирает. А ну, подымайся! Вставай, тебе говорят!

Обр поднял голову. Перед ним снова стояло непонятно что. То ли мужик, то ли баба. Снизу из-под потертого полушубка торчала длинная юбка, сверху – ровная рыжая борода.

– А, – догадался Хорт, – ты поп.

– Поп, – согласился хозяин бороды. Был он длинный, костистый, сильно пожилой, но на вид еще крепкий.

– Из той церкви, что у реки, с самого краю?

– Отец Антоний.

– Антоша, – прошептал совсем запутавшийся Обр, – откуда ты здесь? Ты ж в Малых Солях…

– Для тебя отец Антоний. Имя славное, означает «встречный», «противостоящий», «с пути свернуть не дающий». Настоятель храма Покрова-на-Мологе я. Да ты вставай, а то хуже будет.