отдельную категорию. Разве что мужчины на улице приставали более хамски, чем остальные, женщины были мягче и мудрее наших, мальчишки напряжённей наших, а девушки забитей.

Среди пациентов встречались кавказцы, приходили крайне запущенными, было видно, с медициной там беда. От остальных больных отличались привычкой всучить за лечение больше назначенной цены или подарок и устраивать сцены, когда отказывалась.

Понимала, что на Кавказе строят отношения иначе, чем в Москве, но не собиралась подстраиваться. Не брала не то что украшений, но даже домашних тортов и пирогов, испечённых в благодарность.

Бабушка Поля учила сторожиться подарков:

– Колечко дарёное на дерево ложи, а потом к иконе на месяц. Не то сквозь колечко всю силу и высосут.

И наставляла Валю, выходящую за забор:

– Угостят пирожком, карамелькой, яблочком – в глаза гляди, увидишь, что даёт с гостинчиком. Коли тёплое, ласковое, ешь. Коли тяжёлое, липкое, в кусты бросай. И коли что в хозяйке не так, в рот не ложи, захвораешь. Дурные руки беду в еду заворачивают.

Навозившись с сухими травами, бабушка Поля принималась за готовку, не ополаскивая рук. Мать в очередной приезд сделала замечание:

– По радио велят руки мылом мыть, не то холера придёт!

– Нет, Галька, – возразила бабушка Поля. – Чистую руку водой не моют.

Валя принимала от пациентов только цветы или запечатанные конфеты в коробках, и кавказцы вели себя так, словно этим их оскорбили. Юлия Измайловна подтвердила те же проблемы с родителями кавказских учеников:

– Для них отказ от подарка – словно отвергли не подарок, а их самих.

– Но я продаю работу и хочу забыть о них, как вышли из кабинета.

– Вы – человек индустриального общества, а они – люди доиндустриального. Без подарка чувствуют себя, как мы бы чувствовали себя… без паспорта, например, – пояснила Юлия Измайловна.

– В каком смысле индустриальное? – не поняла Валя.

– Термин индийского философа Ананда Кумарасвами, – объяснила Юлия Измайловна. – В доиндустриальном обществе всё определяют религия и армия. В индустриальном – промышленные корпорации. В постиндустриальном – университеты, технологии, информационные центры.

– А мы где? – запуталась Валя.

– Россия велика и потому живёт в разном времени. Даже в Москве одни в одном веке живут, другие в другом. Но вы уже в индустриальном, а ваши клиенты с Кавказа – ещё в доиндустриальном, их три кита – религия, армия и национальные традиции.

– Потому что у нас нет нормальной церкви и нормальной армии?

– Потому что в нашем мире они занимают место, более адекватное времени.

– Из-за этого война с Чечней?

– Отчасти. Им проще собрать народ на тему армии, религии и традиций, чем на тему ценности человеческой жизни. Но каждый образованный человек на Кавказе – это гвоздь в крышку гроба доиндустриального общества.

– Вы же говорили, что они ведут освободительную войну!

– Я и сейчас так говорю. С поправкой, что любой народ может оставаться герметичным по отношению к цивилизации, если не нарушает при этом права человека. Но в Чечне права человека нарушают на каждом шагу, и очень опасно с этим миндальничать.

Последняя фраза запутала Валю окончательно.

Рейтинги передачи шли в гору. Домашний и сотовый раскалялись: журналисты умоляли об интервью, проводили экспресс-опросы, просили комментария, администраторы выманивали на мероприятия, рекламные агенты пытались что-то втюхать.

Валя сперва прилежно отвечала на все вопросы, но Вика научила её металлизировать голос или сразу класть трубку. Если Вика не убегала с утра в институт, Валя наговаривала при ней по телефону комментарии и короткие интервью. И та с юношеским максимализмом «давала обратную связь» с оценкой в баллах; при этом было неловко объяснять, что это бестактно.

Потом Валя начинала заниматься йогой, и в комнату вламывалась мать. Приучить её к тому, что в дверь надо стучаться, не получалось, это надо было делать лет шестьдесят тому назад.

– В своем дому не кланяются никому, – фыркала мать. – Я ж не к тебе, а цветы полить, Викуськины вещички прибрать.

Или плюхалась на Валин диван к телевизору, потому что в вырезанной и вывешенной на кухне телепрограмме у неё была отмечена галочкой именно эта передача. Прожившая жизнь в избе, общежитии, бараке и хрущёвке, мать искренне не понимала, зачем стучаться к родной дочери.

А Вика, выросшая в отдельной комнате профессорской квартиры, отлично понимала, что такое границы. И хотя их постели стояли в разных концах большой комнаты, прежде чем обратиться, внимательно присматривалась, удобно ли сейчас стучаться в Валино пространство.

С Соней Валя, что называется, «жила в обнимку». Соня могла вломиться в ванную, когда Валя мылась, встать и пересказывать новости. Или, сидя на унитазе, кричать, чтоб Валя принесла ей телефон на длинном шнуре. Валя стеснялась таких вещей, но считала это своими провинциальными комплексами.

Юлия Измайловна делала всё грамотно и чопорно, для общения строила специальные коридоры. И, даже постучав Вале в дверь, начинала с извинений. А Валя была хорошо обучаема и быстро поняла, насколько важно защищать своё пространство.

Обучилась она и тому, что делать с этим пространством. Квартира за последние годы изменилась не меньше, чем сама Валя. Если начало романа с жилплощадью знаменовали занавески с рюшечками и пошлейшие фотообои с берёзками, то теперь большая комната была оклеена белым.

На стенах висели картины Сониных родителей и гравюры с горными пейзажами, подаренные Юккой. Даже помидорно-пылающие герани переселились в материну комнату, обклеенную по её просьбе «богатыми» малиновыми обоями с золотистыми корзинками.

Получив первые деньги за съёмки, Валя задумалась о риелторе, хотя с отвращением вспоминала бандюгана, с помощью которого покупала свою до дрожи любимую малогабаритную двушечку. Летом здесь было прохладно от тени разросшихся деревьев, а зимой грели утопленные в стенах батареи, которые Вика называла «тёплыми стенками». Сказка, а не квартира.

Тем более что только здесь Валя начала жить по собственным правилам, медленно стирая с лица выражение: «Меня отсюда не выгонят?» Она и в Вику вцепилась, прочитав на её лице этот вопрос. Покидать эту квартиру было как жечь шкурку Царевны-лягушки.

Но Валя с детства сторонилась любопытных глаз, а оказавшись на федеральной витрине, особенно нуждалась в квартире-крепости. Мать любила «пойти на фабрику, разложить на всех свою беду». Вале это было чуждо, делиться сокровенным умела только с близкими. Так что поехала советоваться о четырёхкомнатной квартире к Юлии Измайловне.

– Давно пора! Я дам в долг. У меня припасено пятьсот долларов, – воодушевлённо закивала та головой.

– Спасибо, но деньги обещала Соня. – Валя догадывалась, что эти пятьсот долларов скоплены «на чёрный день».

– Видела газету, была шокирована, – поменяла тему Юлия Измайловна. – Там вы рядом с женой Горяева.

– Да, чуть сквозь землю не провалилась, – стала оправдываться Валя.

– Когда муж сделал выбор не в мою