подходе было много идей, но ни одна не тянула на то, чтобы люди побежали скупать «Дабл Бабл». Всё усложнялось ещё и потому, что пару вечеров в неделю я проводил с Сид, а ночи – в разговорах с Эммой.

– Я пропущу твоё оскорбление мимо ушей. – Совсем не обидевшись, отшутился я. – А ты можешь украсить дом и сама.

– Не могу.

– Конечно, можешь! Что за глупости. Игрушки лежат на чердаке в четырёх коробках. А ещё там отдельный ящик с гирляндой, и даже где-то валяются старые фигурки гномов и оленя. Они не такие тяжёлые, и ты сможешь сама стащить их вниз.

Но олень и его вес совсем не волновали Эмму. Её печалило что-то другое, и я тут же заткнулся, когда это понял.

– Не могу я. – Более резко повторила она.

– Но почему?

– Потому что… – Эмма вдохнула и не смогла договорить. Засунула в открытый рот попкорнину и ещё одну, и ещё, пока я не выдержал:

– Да скажи же наконец!

– Потому что я боюсь.

Такого я уж точно не ожидал. Мисс Джеймс боится Рождества, ёлочных шаров или пластмассовых оленей? Что за нелепость? Хотя люди настолько безумные, что умудряются бояться всего на свете. В первом классе я боялся миссис Далдридж, которая вела у нас английский. У неё были такие кривые и острые зубы, что я боялся, как бы она не откусила мне руку, когда я неправильно выводил слово «коридор» на доске. Став чуть старше, я стал бояться ходить по Вестери-стрит в гололёд. Она резко пикировала вниз и напоминала спуск на американских горках, по которым ты мчишься непристёгнутым. Как-то раз шлёпнулся и проехал на животе метров двести до самого светофора, стерев себе весь живот до крови и чуть не сломав шею. Что ещё хуже, мой позорный кульбит видела Лори Андерсон, девчонка из класса, по которой я сох, как цветок в засушливый сезон. Чего я только не боялся в этой жизни: публичных выступлений, змей в парке Уоттерфронт и даже канареек в городской попугайне. Но это уже совсем другая история. Но бояться Рождества?

– Чего ты боишься? – Мягко спросил я, переживая, что сейчас она закроется от меня и продолжит набиваться попкорном, как плюшевый медведь – ватой.

– Что почувствую радость, а я не могу радоваться на Рождество.

Бессмыслица какая-то, но я не стал озвучивать свои мысли. Женщинам не нравится слышать правду в момент душевного раздрая.

– Ты можешь радоваться в любую секунду своей жизни, Эмма.

– Но не в Рождество. – Она отвела глаза и стала рассказывать о своих печалях пустому месту за экраном. – Мои родители погибли в канун Рождества. И бабушка умерла за неделю до Рождества. Мы всегда вместе украшали дом к празднику. Это был особенный день, только наш, понимаешь? Мы пили какао, дурачились, заматывали друг друга в мишуру, мама вставляла шарики себе в уши вместо серёжек и наряжала меня снежной принцессой. После их смерти я не наряжаю ёлку и не праздную Рождество.

Вот чёрт, а я, болван, подумал, что она просто выдумывает ерунду, как все женщины. Чуть не стал насмехаться над ней, а нет ничего более низкого, чем смеяться над чужими страхами. Я не знал, что все любимые люди Эммы умерли незадолго до Рождества, и теперь понимал, что она могла чувствовать в те моменты, когда все вокруг захлёбывались счастьем. Она чувствовала себя виноватой за то, что может радоваться, когда её семья нет.

– Мне так жаль, Эмма. – Идиот, не нашёл ничего получше для утешения. – То, что случилось с твоей семьёй, несправедливо и трагично. Но твои родители и бабушка не хотели бы, чтобы ты забывала о радостях жизни из-за их смерти. Я понимаю, прозвучит жутко, но… Если бы ты умерла и смотрела на них с неба, ты бы хотела видеть, как они убиваются по тебе и не живут в полную силу? Как они страдают и лишают себя удовольствия достать украшения, выпить шампанского и включить гирлянду над камином?

– Я бы хотела, чтобы они делали всё то же самое, пусть и без меня.

– Вот видишь. Не представляю, как тебе должно быть тяжело, но пообещай мне кое-что.

– Что?

– Что ты пересилишь свой страх, поднимешься на чердак и достанешь этого долбаного оленя, идёт?

– Не знаю. Украшать ёлку нужно с кем-то особенным. Мне хотелось, чтобы особенным стал Уилл, но его работа для него особенней такой ерунды.

– Тебе не нужен никто особенный для этого, Эмма. Ты сама особенная.

Зелёные глаза-планеты сменили свою орбиту и устремили всю свою силу прямо на меня. Столкновения было не избежать.

Эмма

Работа над четвёртой картиной, на которой должны появиться столики и прилавок булочной «Сладкий крендель», была в самом разгаре, когда меня отвлёк стук в дверь. Я отложила кисть с мыслью, что приехала Бетти со своей регулярной проверкой: не сошла ли я с ума от одиночества и не превратилась ли в мумию от голодания.

Что меня ждало сегодня на ужин? Грибные оладьи, тыквенный пирог или пот-пай? От одной мысли о стряпне миссис Кларк во рту случилось слюнное наводнение.

Уилл и влюблённая в него Сьюзен собирались отчалить в Большое Яблоко через четыре часа, и вкусная еда за приятной болтовнёй могли бы меня отвлечь от переживаний о том, чем могла закончиться эта поездка. Места бок о бок в бизнес-классе, где им подадут напитки с какими-нибудь слишком маленькими и слишком дорогими икорными канапе. Номера на одном этаже, из которых так легко и просто можно попасть друг к другу – открой дверь и сделай четыре шага до мужчины своей мечты. Походы по галереям, где они станут на возвышенных нотах обсуждать искусство. Змеиная натура мисс Калхун могла в любой момент выйти наружу и отравить Уилла. Я доверяла ему, но совсем не доверяла ей. Женское коварство бывает сильнее мужской верности.

– Уже иду! – Заголосила я с террасы, когда стук нетерпеливо повторился.

У Бетти был свой ключ от дома сына, но она была слишком вежлива, чтобы входить без разрешения. Как же я обожала эту женщину.

– Надеюсь, вы привезли ваш лимонный пирог, иначе я вас не пущу! – Шутливо крикнула я через дверь и распахнула её.

Но за дверью стояла не Бетти.

– Джейсон? – Обомлела я.

Не на экране мобильника, а в натуральную величину, подлинный и неповторимый, он стоял и улыбался своей ровной улыбкой, которую подарили ему два года ношения брекетов. «Сущее наказание», – жаловался он во время наших бесед.

– Прости, лимонного пирога я не