из окна, который я знал наизусть. Каждая ель и изгиб холма, каждая снежинка на белёсом поле… каждый завиток волос мисс Джеймс были идеальны.

– Это потрясающе! – Сказал я.

– Бог мой, ты меня напугал. – Вскочила Эмма. – Зачем же так подкрадываться?

– Просто залюбовался.

Но на этот раз я смотрел на неё. Слишком долго, слишком неприлично, потому спасти неловкое положение получилось, лишь когда я прочистил горло и перевёл стрелки на картину.

– И ты нарисовала её за две недели?

– За неделю. – Поправила меня Эмма. – Она давно закончена, но я всё думаю, что ей чего-то не хватает.

– А, по-моему, она прекрасна. Ты действительно очень талантлива.

– Спасибо. – Тихо отозвалась Эмма. – Для художника слышать похвалу – многого стоит.

– Как и для любого. Ты сейчас работаешь над чем-то другим?

– Эм, да. Начала писать кое-что.

– Не покажешь?

– Она ещё в процессе, но, пожалуй, тебе уж точно можно показать. – Она подняла с пола перевёрнутый изнанкой холст и водрузила на мольберт вместо пейзажа Дерэуй Айленда. – Это «Марвело». Художественный магазинчик, в котором мне посчастливилось побывать.

– Да, я знаю это место, но никогда не бывал внутри.

Пока что красочные линии обрисовали лишь дверь и украшенную ель рядом, остальная же часть картины жила в карандашном наброске.

– Уилл отвёз меня туда в самый первый день, чтобы я купила всё это добро. – Объяснила Эмма, обводя руками свою мастерскую. Так вот где у неё творился хаос.

Упоминание об этом богаче, который одновременно играл роль и её нанимателя, и парня, завело во мне какой-то механизм. Поршни закрутились и завертели мои внутренности неприятным чувством, которое я не мог объяснить. Не помню, чтобы чужое имя вызывало такие ощущения. Что-то новое, что-то необъяснимое и что-то, что мне совсем не нравилось.

– Так у вас с этим Уиллом… – Сбивчиво заговорил я. – Всё серьёзно?

– Насколько вообще может быть серьёзно, когда вы встречаетесь всего неделю. – Отшутилась Эмма. – Но он мне нравится.

– Это хорошо. А мне нравится Сид.

– Это хорошо.

Улыбки, посланные друг другу, вышли вымученными. Словно кукловод дёрнул за ниточки, прикреплённые к нашим лицам и заставил улыбнуться. Ведь так люди улыбаются друг другу, когда не знают, что сказать.

Таксист спас этот дом от перенапряжения, дважды просигналив с улицы.

– Вот теперь мне действительно пора.

Эмма проводила меня до двери и сказала:

– Я правда рада была повидаться с тобой вживую.

– Я тоже.

– Но в следующий раз лучше предупреждай о таких сюрпризах. – С иронией посоветовала она.

– Тогда какой же это будет сюрприз?

Мы распрощались, но как же мне не хотелось садиться в самолёт и ложиться спать за четыре тысячи миль от собственной кровати. Когда мы отъезжали от дома, я осторожно обернулся, чтобы попрощаться и с ним тоже, и заметил жёлтую полоску света на крыльце. Эмма ещё какое-то время стояла на холоде и глядела вслед. А я глядел на эту световую полоску, пока она наконец не исчезла. Крыльцо погрузилось во мрак. Эмма вернулась к своим картинам. А я возвращался к своей жизни на другом конце света.

Эмма

– Вот эта мне нравится больше всего.

Не слова Уилла, но его тон – жаркий, воодушевлённый, подожжённый искрами горящего пламени – зажёг что-то внутри. Так зажигаются… нет, не фонари на набережной, когда начинает темнеть. Так зажигаются те, в кого поверили, кому подарили надежду.

Три фигуры выстроились в ряд не по росту и даже не по значительности, и придирчиво рассматривали три картины, выставленные в такой же ряд перед нами на столе. Ещё две недели назад мы обедали за этим самым столом изысканными, дорогими блюдами, приготовленными Гилбертом, а теперь давали оценку моим художествам.

Когда находишь вдохновение, каждую минуту готов тратить на то, что любишь всей душой. За эти три недели в Берлингтоне я перенесла своё видение города на холсты. Пейзаж из окна мистера Кларка, художественная лавка «Марвело» и волшебные стеллажи библлиотеки Литтл навсегда останутся в первозданном виде на картинах в галерее Хьюго Максвелла. Я не зря выбрала именно эти места, ведь в них обитал дух самого Берлингтона. Я видела это, Джейсон видел это и даже Уилл видел. Но только не Сьюзен Калхун, что стояла слева от меня и скептически молчала.

– Что скажешь, Сьюзен? – Только Уилл мог призвать свою верную агентшу к ответу и хоть как-то обуздать её нелюбовь ко мне. Если бы последнее слово было за мисс Калхун, я бы давно уже покупала билет до Лос-Анджелеса и возвращалась туда, откуда приехала.

По сморщенному носику мисс Калхун и её напряжённо сомкнутым губам было понятно, что сказать она хочет многое. Оценка её была строгой, как у экзаменатора, недовольного ответами ученика. Уилл не переставал восхищаться моими работами и не смел даже глаз от них отвести, иначе бы как я заметил, как дёрнулся глаз Сьюзен, как её лёгкие вдохнули весь кислород комнаты, прежде чем заговорить.

– Ничего так.

Вердикт, ради которого три недели я гнула спину за мольбертом, вставала с первыми лучами солнца и забывала поесть. Я всегда переживала, ожидая реакции людей на своё творчество. И неважно, мне было девять и я приносила рисунок бабуле, или мне было двадцать семь и я демонстрировала свои шедевры тем, кто мог решить мою будущую судьбу. Кому-то могли не нравится мои волосы, фигура или стиль одежды – с критикой по поводу внешности я умела справляться, но, когда под микроскопом разглядывали мой талант… Мне хотелось сбежать. А микроскопы мисс Калхун были настроены криво из-за её предосудительного отношения ко мне.

– Ничего так? – Рассмеялся Уилл, даже не понимая, что участвует не в оценке искусства, а в войне за его сердце. – А, по-моему, это шедеврально! Эмма, ты славно потрудилась! Мне очень нравится. Уже вижу, как они висят в галерее, и местные жители приходят, чтобы полюбоваться ими.

Сьюзен Калхун же видела совсем другое. Как мужчина, которого она любила и пыталась заполучить весь последний год, ускользает от неё всё дальше. В те самые руки, что рисовали эти картины.

Мы с Уиллом стали неразлучны за эти две недели. В том понятии неразлучности, когда я целыми днями рисовала, пока он занимался бизнесом, а свободные вечера мы проводили только вдвоём. Я знала, на что шла, когда просила Хьюго Уильяма Максвелла младшего поцеловать меня на крыльце. Знала, что никогда не займу всё его сердце целиком, потому что оно и так заполнено до предела. Работой. Но мне нравился этот мужчина и нравилось то, какой женщиной я становилась рядом с ним.