* * *

Являться в морг и выяснять, почему тело погибшего писателябыло кремировано с такой странной поспешностью, не имело смысла. КапитанЛеонтьев не сомневался, что, кроме очередного выговора от своего начальника, неполучит никаких результатов. Однако был среди его внештатной агентуры человек,который мог бы внести некоторую ясность. Если, конечно, хорошо на негонадавить.

Пару лет назад Леонтьеву удалось завербовать тихогоприятного парнишку, который подозревался в соучастии в изнасиловании. Дело былотухлое. Некая легкомысленная барышня приторговывала наркотиками пыталась надутьсвоих покупателей, а когда те поймали ее за руку, устроила спектакль ссиняками, порванным лифчиком и художественно написанным заявлением в милицию. Втаких делах нет правых, только виноватые и повернуть можно как угодно.

Леонтьев узнал, что один из подозреваемых работает санитаромв морге, пригляделся к нему внимательней, обнаружил в нем набор весьма ценныхкачеств:

Общительность, слабость нервной системы, умереннуюзависимость от наркотиков и абсолютную зависимость от любого, кто сильнее,наконец, ту особенную, тошнотворную, дрожащую на дне зрачков трусость, котораянеобычайно важна в таком ответственном деле, как стукачество. Капитан решилнемного помочь парнишке, пусть он станет не соучастником, а свидетелем.Парнишка был так благодарен, что подписал заветную бумагу.

"Я, Барсуков Александр Иванович, совершенно добровольнодаю настоящую подписку в том, что обязуюсь безвозмездно оказывать помощьорганам внутренних дел в выявлении преступных элементов. Информацию о своемсотрудничестве с правоохранительными органами обязуюсь нигде, никогда, ни прикаких обстоятельствах не разглашать. В целях конспирации избираю себе псевдонимБарсук, коим и буду подписывать свои сообщения.

Число, подпись".

Когда-то Саша Барсуков учился в Третьем медицинском, инеплохо учился, однако на втором курсе Крепко подсел на иглу. Так крепко, чтоэто стало заметно, не только по исколотым венам и расширенным безумным зрачкам,но и по количеству ампул с морфием, которые лежали в запертом шкафупроцедурного кабинета двадцать второй больницы, где тихий студент Саняподрабатывал после занятий.

Дела возбуждать не стали, но из института вышибли, избольницы, в общем, тоже, однако не совсем. Пристроили Саню в морг санитаром.Там как раз не хватало людей. Только что было закончено следствие по шумномуделу, в котором печальное заведение сыграло не последнюю роль.

Сотрудники морга были связаны с бандой квартирныхмахинаторов-убийц. История достаточно известная. О ней писали многие газеты.Кто-то сел, кто-то выкрутился. И никому в голову не могло прийти, что уже черезгод начнется то же самое, но уже на другом, более разумном и серьезном уровне.На таком серьезном и разумном, что придраться было не к чему. Никакой бандыпоблизости не наблюдалось, никакой системы в случайных ошибках проследить былоневозможно. А на подозрениях далеко не уедешь.

Информация, которой изредка баловал Леонтьева его сексотБарсук, еще ни разу не касалась морга двадцать второй больницы. В сообщенияхБарсука речь шла, как правило, о поставках небольших партий наркотиков. Толкуот Барсука было мало. Он опускался стремительно, глаза заволокло мутью, мозгитоже, причем не так от наркотиков, как от природной панической трусости.

Сейчас, наблюдая, как Саня Барсук вываливает из черной«Волги» вместе с двумя приятелями, заходит в пиццерию у метро, Леонтьев думал отом, что, вероятно, предстоит потерять пару часов на бестолковый, нудныйразговор, в котором, кроме нытья и жалоб на грубую несправедливость мира вообщеи его, злого опера, в частности, ничего интересного не прозвучит.

Капитан был в своей милицейской форме. Он вошел в кафе, взялсебе острый капустный салат, пиццу с ветчиной, стакан чаю и спокойно уселся засоседний столик. Место он выбрал таким образом, чтобы Барсук его заметил, но несразу, а как бы случайно, в зеркале. Пусть понервничает, повертит головой,авось станет разговорчивей.

Компания у Барсука была славная, двое молодых крепкихсутенеров. Ребята с аппетитом уплетали котлеты по-киевски, жареную картошку игромко, не стесняясь, обсуждали свои впечатления от новеньких девочек, коих,вероятно, только что, перед ужином, лично проверяли на профпригодность.

– Слышь, а я этой-то, беленькой, в водку добавил специальной«дури», индийская такая травка, на баб действует возбуждающе. А то она никакрасслабиться не могла, чуть не сбежала, – со смехом рассказывал один изтоварищей.

– Она не малолетка, не знаешь? – спросил второй, кривя рот иобломком спички ковыряя в зубе.

– А хрен знает… – задумчиво произнес первый, – девочкаклассная, по сто баксов пойдет.

– Ну прям, по сто, – прищурился второй, – как, Санька,пойдет та беленькая по сто?

– А че, вполне, – кивнул Барсук с видом знатока, – она это,в натуре… – он начал захватывающий рассказ о пережитых ощущениях, но вдругпоперхнулся, закашлялся, товарищи принялись колотить его по спине. Глаза Саниналивались слезами от приступа кашля и не могли отлипнуть от зеркала, изкоторого приветливо улыбался ему капитан Леонтьев.

Через полчаса они с Барсуком наедине сидели на лавочке втихом дворе, за кустами.

– Ну вы что? Нельзя же так! – возмущался Барсук. – Позвонилибы, я же всегда готов, а тут ребята… Убьют ведь, зачем вам, чтобы менязамочили?

– Да ведь все равно замочат, рано или поздно, – рожалплечами капитан, – все мы не вечны. А ты, Барсучонок, особенно, с твоейдрагоценной подписочкой.

Круглое приятное лицо Барсука вытянулось. Никогда преждеэтот опер так с ним не разговаривал. Он обычно начинал мягко, по-человечески,как бы даже по-свойски. Саня-санитар хоть и знал, что мягкости там никакой нет,просто у опера Леонтьева манера такая, а все равно было приятней разговаривать.

«Чего это он? – подумал Саня с тревогой. – Чего это, внатуре? Совсем, что ли, это самое?»

– У вас чего, Андрей Михалыч, настроение плохое? – спросилон, пытаясь заискивающе улыбнуться и заглянуть Леонтьеву в глаза, – так вы это,спрашивайте. Я всегда готов.

Дело было не в плохом настроении. Просто разговор, которыйвед Саня с товарищами-сутенерами за соседним столиком в пиццерии, довольносильно испортил капитану аппетит.

– Всегда готов, говоришь? – поднял брови Леонтьев. – Нутогда давай, юный ленинец, расскажи мне, кто заплатил, чтобы труп писателяГодунова был быстренько кремирован по ошибке?

Судя по тому, как живо блеснули и забегали у Барсука глаза,как дрогнули губы в гнусной, специфической улыбочке, Леонтьев понял: что-тознает. Если не все, то хотя бы что-то.