Михаил покачал головой, исчез. Адам хотел встать и пойти заягодами, но опасался, что потеряет важные мысли, что клубятся в голове, их такмного, не вмещаются, и он с ужасом понимал, что многие исчезают навсегда, лишаяего полного понимания этого мира.

Он потряс головой, в ноздри лезут плотные запахи благовонийи ароматы кинамона, доносится благоухание цветов, вообще пахнет здесь все, ипахнет мощно.

Может быть, мелькнула мысль, потому и соображает плохо, чтолезут эти запахи? Надо уйти подальше…

Кусты расступались при его приближении, даже деревья, какему показалось, из почтения перед тем, кто и есть хозяин всего, отодвигались сего пути. Не сдвинулось только самое огромное дерево, он его сам назвал завеличину и величие деревом жизни, кроной достигает облаков, а ветви распустилона добрую четверть сада.

Из-под его корней бьют два источника: один с молоком имедом, другой с вином и оливковым маслом. Деревья в большинстве своем красногоцвета, оранжевого и желтого, над кронами постоянно носятся триста ангелов,освещающих сад своим сиянием и услаждающих душу пением.

Вообще-то пение ничего так, но сейчас оно больше раздражало,чем грело душу.

На большом плоском камне впереди разлегся крупныйогненно-красный дракон. Размером чуть больше самого Адама, если не считатькрыльев, он их небрежно спустил со спины, где обнажился золотой гребень дивнойкрасоты, все шипы заостренные и чуточку загнуты в сторону хвоста, словно напорвстречного ветра их так наклонил за годы полета…

Гранит исцарапан острыми алмазными когтями, слева крайстесан, земля блестит в золотых чешуйках. Адам сам утром видел, как такой жедракон томно чесал бок о выступ, обдирая камень и срывая старую чешую, из-подкоторой уже свежо блестит молодая.

— Брысь с дороги, ящерица, — сказал Адам.

Дракон лениво приоткрыл один глаз, во взгляде непередаваемоепрезрение к такому невзрачному существу, и снова задремал. Адам поднялувесистую палку и с размаха трахнул дракона по голове. Палка переломилась,дракон открыл оба глаза, фыркнул, но поднялся во весь рост, четыре мощные лапыи красивые, ни на что не похожие крылья: как у огромной летучей мыши, нозолотые и покрытые не то рыбьей, не то змеиной чешуей.

— Брысь, — повторил Адам громче.

Дракон подпрыгнул, взмахнул крыльями и рванулся вверх почтивертикально. Адам смотрел вслед со злостью и завистью. Драконов почему-то нелюбил, хотя и понимал умом их красоту. Но слишком уж яркие, вызывающе красивые,пышные, постоянно собой любующиеся, а это обидно, что ли… Им, человеком, должнылюбоваться, твари поганые, а не собой. Ну и что, если они красивее, затоон — хозяин этого сада!

Он не заметил, как за ним увязался средних размеров зверь,приветливо махал хвостом, искательно заглядывал в лицо, иногда убегал далековперед, исчезал, но всякий раз возвращался и смотрел на Адама с вопросом в умныхглазах.

— Что, — сказал Адам, — ты свое имя забыл?Тебя зовут пес. Ты собака, понял?.. А теперь беги играй, в этом саду весело.

Пес убежал, Адам брел дальше, как вдруг сзади под колениткнуло с такой силой, что он опрокинулся на спину. И тут же на него напрыгнулпес, быстро облизал лицо, Адам отпихивался, а когда поднялся, пес подобралтолстую палку, которой подшиб так умело, и сунул в руки.

Адам рассерженно выбросил ее, но пес с таким рвениембросился за палкой, словно от скорости зависит его жизнь. Адам не успелопомниться, как пес оказался перед ним и снова совал ему палку. Адам постаралсязабросить ее подальше, но пес отыскал и принес опять. В третий раз Адам швырнулв самые густые заросли, а сам пошел в другую сторону.

Не прошло и минуты, как сзади послышались мягкий топот ихэканье. Пес несся за ним, глаза счастливые, в них любовь и преданность, а впасти толстая палка.

— Ты меня замучаешь, — сказал Адам с досадой.

Пес настойчиво совал ему палку в руки. Адам вздохнул ибросил ее подальше в сторону. Что такое «замучаешь», он начал понимать последвадцатого или сорокового броска, когда уже рука в плече заныла, аосчастливленный вниманием пес все приносил палку и просил бросить ещекуда-нибудь.

Ангелы наблюдали за ним издали, человек бродит по самомукрасивому и замечательному месту мироздания, но не понимает еще его красоты,играет с собакой, рвет на ходу ягоды, тупо глазеет по сторонам… Венец творения?

Люцифер сказал резко:

— На свете существует только то, что хочет наш Творец.Если человек будет иметь возможность делать не то, чего желает Творец… нет, яэтого даже представить не могу! Это невозможно, так не должно быть!

— Человек разрушит этот прекрасный мир, —согласился с ним ангел по имени Азазель. — Нельзя, чтобы кто-то могпротивиться Творцу!

Михаил произнес слабо:

— Ну, вот так и разрушит… Ведь человек, как сказалВсевышний, может творить и добро…

— Может! — воскликнул Люцифер. — А может и нетворить. Но зачем в мир, где все устроено по воле Творца, вводить существо,которое может испортить всю красоту, гармонию, слаженность?

Михаил возразил:

— Почему ты думаешь, что человек этой возможностьювоспользуется?

— А ты так не думаешь?

— Нет.

— Потому что ты… — сказал Люцифер, помолчал иуточнил: — потому что ты — Михаил, верный и преданный, а не кто-то изангелов поумнее. Я просто уверен, что человек обязательно воспользуетсявозможностью все испортить, изгадить… и вообще натворит такое, что мало никомуне покажется.

Адам вздрогнул, прямо впереди на тропке вспыхнул свет, а изнего вышел громадный человек в полтора его роста, ослепительно красивый, ссияющим лицом, глаза горят, как два солнца, весь в белой одежде, за спиной дваогромных лебединых крыла.

Пес выронил палку и зарычал на ангела. Шерсть его всталадыбом. Ангел не повел на него и бровью, смотрел на Адама с брезгливыминтересом.

— Приветствую, человек, — произнес он такимкрасивым звучным голосом, что у Адама взволнованно забилось сердце, он сразуощутил, что незнакомец неизмеримо выше его, он создан из огня и света, а вотон, да, из земного праха. — И как тебе здесь?

Адам ответил поспешно:

— Да хорошо… Да очень хорошо! Я не заслужил такойкрасоты и такого счастья. И даже боюсь.

Незнакомец спросил с интересом:

— Боишься? Здесь нет опасных зверей. Даже львы и тигрыпитаются травой и мурлычут, как малые котята.

Адам помотал головой:

— Нет, боюсь другого.

— Чего?

— Кому много дадено, — ответил он, — с тогомного и спросится. А я ничего не знаю, ничего не умею.