Алекс нагнулся за ним.

— Смотри-ка, — сказал он и передал устройство господину Шойху.

Тот протер его рукой и принялся рассматривать, включил, выключил. Потом вернул мне.

— Так вы правда ничего не узнаёте? — спросил его брат, слегка приобняв меня за плечи.

Он мягко повел меня к двери.

— Не знаю, — ответил я.

— По-моему, очень и очень грустно, что вы вообще ничего не узнаёте. Ведь это означает, что ваше детство вообще не имеет опоры в вашем настоящем. Что оно существует единственно в вас самих, в ваших воспоминаниях. Видели качели в саду? Вы ведь их тоже не помните, правда?

— Ах, да, качели, разумеется не помню, — сказал я с грустной улыбкой.

— Вещь-то была далеко не дешевая, — сказал Алекс со столь же грустной улыбкой.

Мы остановились у входной двери.

— Я бы хотел поблагодарить вас, — произнес я, стараясь говорить тише. — Большое спасибо за то, что помогли мне воскресить мое прош…

— Да помилуйте, за что же, — перебил меня брат. — Нет на свете ничего печальнее, чем человек, который не имеет прошлого и потому без устали бродит по миру неприкаянный. И если удается внести свой малый вклад в то, чтобы таких людей на свете становилось меньше, то к этому нужно стремиться всеми силами.

Я перешагнул через порог и очутился в море солнечного света. День стоял жаркий, меня немедленно бросило в пот. Нетвердо держась на ногах, я двинулся к воротам. Выходит, и здесь не повезло. Не будет ни дома, ни уюта, постепенно и терпеливо вступающего в свои права после того хаоса, что неизбежно воцаряется на несколько дней после переезда в новое жилище, ни чувства защищенности, безопасности. А я ведь так старался, прикладывал такие усилия. Тщась преодолеть сопротивление тех, кого застал врасплох. Женщина наверняка приняла бы свою участь и смирилась с неизбежным последней, это было заметно по ее благородным чертам. Кто-то что-то крикнул мне вслед, и я обернулся.

— Подождите минутку!

Господин Шойх шел ко мне по газону. Его брат стоял на пороге, глядя на нас.

— Я сделал копию этой фотографии и хотел подарить ее вам, — сказал Шойх. — Но вы так быстро скрылись.

Он протянул мне фотографию. Я отступил на шаг.

— Брат думает, что вы вообще ничего не помните. Вот я и решил подарить вам этот снимок. На нем сад и задняя часть дома, какой она была пятьдесят лет назад. Тогда всей этой пристройки, — видите, вот тут, наверху, — вообще не было, хотя по фотографии это не очень заметно. Ну вот, сравните: вот этой штуки с зубцами нет на фотографии, видите? А вот вход в погреб, мы его прошлой зимой тоже замуровали. Думаю, это поможет. Иногда нам требуются простые подручные средства. Так вы, может быть, заново построите свои старые воспоминания. Потому что нельзя же в самом деле жить с совершенно пустым прошлым, это было бы слишком жестоко.

— Спасибо, очень любезно с вашей стороны, — произнес я.

— Нельзя так жить — без единой зацепки, нельзя быть таким потерянным, совершенно затраханным.

Мы стояли, глядя друг на друга. С минуты на минуту я ожидал, что он либо обнимет меня, либо бросится на меня с кулаками, но он не сделал ни того, ни другого. Вместо этого он извлек из кармана брюк чайную ложечку и провел большим пальцем по ее скругленному краю.

— И что же? — спросил он, держа ложечку и как будто глядя сквозь нее на свет, как сквозь кусочек янтаря. — Что вы скажете о погоде? Будет сегодня гроза?

КВАЛЁЙЯ[22]

Как известно, путешествовать с Ором нелегко. Уже во франкфуртском аэропорту, а потом в аэропорту Осло он начал пугаться всего на свете, и удерживать его при себе стоило мне некоторых усилий. Перед большим табло с расписанием вылетов он надолго замер, склонив голову набок и глядя вверх. Каждый раз, когда из динамиков раздавались объявления, сопровождаемые коротенькой ритмичной музыкальной фразой, он содрогался от страха. У меня на чемодане висел бантик, и на какое-то время мне удалось отвлечь им Opa. Я объяснила ему, что бантик нужен для того, чтобы быстрее заметить и узнать чемодан, когда он будет вращаться на ленте среди чужого багажа. Не знаю, понял ли он мое объяснение.

В самолете я попыталась читать. Ор спал, и я пристроила книгу у него на лбу, чтобы было поудобней. Стюардесса несколько раз предлагала мне наушники. Я заметила монетку, казалось, приклеенную снаружи к стеклу иллюминатора, но, когда осторожно попробовала к ней прикоснуться, выяснилось, что она все-таки внутри.

Рейс был дневной. Постепенно, по мере того как мы продвигались к северу, сгущались сумерки. В иллюминаторе за нами опускался наискось занавес тьмы, а под ним, на горизонте, угасали последние отсветы солнца. Бутылка обычной воды стоила в самолете двадцать пять крон, но стюардесса объяснила, что чай и кофе дают бесплатно. Я подняла руку, и мой жест истолковали правильно. Ор тихонько урчал во сне. Спустя примерно полчаса под нами потянулась странная призрачная местность, маленькие геологические формации, напоминающие острова, опоясанные мерцающим, словно золотой песок, ободком. Интересно, это жилые поселки? Или кольцевые улицы? Я посмотрела на часы и стала подсчитывать, сколько нам еще лететь. Моя рука покоилась на Оре.

В аэропорту Тромсё мы долго томились в ожидании такси. Я замерзла и полезла в чемодан искать перчатки. Ор стоял рядом, прямой как палка и сосредоточенный. Тут же седой человек с широкими ноздрями прислонился к колонне и достал из бумаги хлебец. Мне не терпелось объяснить Ору — сначала шепотом, а потом, поскольку, скорее всего, никто здесь не говорил по-немецки, уже громче, не стесняясь — что такое хлебец и что с ним делают. Старик откусил изрядный кусок, и Ор от ужаса вцепился в карман моего пальто.

Из аэропорта на юг, в город, мы ехали по широким, разветвленным туннелям. Дороги в туннелях выглядели обледеневшими. По радио передавали незнакомую песню в стиле фолк. «Шестидесятые», — подумала я. Ор прислушался и хотел было о чем-то меня спросить, но тут же снова замолчал — мы остановились у шлагбаума. Таксист далеко высунулся из окна, чтобы сунуть талон в автомат. Шлагбаум поднялся. Ор повел пальцами, словно повторяя это движение.

В отеле мне дали заполнить несколько формуляров. Пока я шариковой ручкой на цепочке вписывала требуемые данные в соответствующие поля, Ор бродил вокруг стоящего в фойе рояля. Крышка его была закрыта, на ней, ручки в