Норвежец наклонился над столом, придвинувшись к Ору, и спросил, как его зовут. Ор ответил. Тот довольно кивнул и потом показал нам свои наручные часы. Стрелок на их циферблате было пять: три обычные и еще две, определяющие проксимальное время. Норвежец показал на Opa, а потом на две загадочные стрелки.

— Just like home, hm?[29] — спросил он у Opa.

С его, и с моей, точки зрения, стрелки, конечно, не двигались и замерли навеки, однако Ор, кажется, понял и что-то произнес в ответ.

Только тогда мы протянули друг другу руки.

— Is it easy getting around?[30] — спросил он, и от меня ускользнул смысл вопроса. Поэтому я кивнула и сказала, что все это дело привычки. Я упомянула о происшествии в отеле, но это его, похоже, не удивило. Норвежец поинтересовался, откуда мы приехали. Из Австрии. А откуда именно? С юга.

— Ah, I was there once. In the winter. Yes, last winter.[31]

— Did you like it?[32] — спросила я.

— Oh, yes, sure.[33]

— What is your name?[34] — спросила я.

— Нильс.

Впрочем, это прозвучало скорее как «Нильяс». Я назвала свое имя. Он, кивнув, повторил его, потом спросил, свыкся ли Ор уже с новой жизнью. Я ответила, что да, он стал намного внимательнее, чем вначале. Первые дни было просто ужасно, одна непрерывная игра в прятки.

— Well, yes, nobody knows, I guess,[35] — сказал Нильс.

— No, nobody.[36]

— I think it must be extremely odd.[37]

И тут Op, словно только и дожидался этой реплики, как по команде пролил себе на грудь горячий чай. Он взвыл, несколько посетителей обернулись. Нильс тотчас же бросился ему на помощь, а я попыталась промокнуть чай носовым платком, но, по-видимому, страдания Opa это не облегчило. Он сидел неподвижно, сопя и дрожа всем телом, и мне в конце концов не осталось ничего иного, кроме как уйти вместе с ним из ресторанчика.

На улице температура упала по крайней мере градусов на десять. Немного спустя следом за нами вышел Нильс и сказал, что расплатился за нас. Я от волнения совсем забыла об этом. Я несколько раз его поблагодарила. Он только отмахнулся, сказав, мол, пустяки. И спросил, не хочу ли я вместе с ним куда-нибудь сходить. Ор потирал ошпаренную грудку. В то же самое мгновение какой-то человек рядом с нами закрыл зонтик, хотя дождя не было и тем более он не переставал. Ор проследил глазами за траекторией закрывающегося зонтика.

Нет, ответила я Нильсу, уже поздно, или по крайней мере мы очень устали, нам лучше бы вернуться в отель.

Он сказал, что у него тут машина и он может нас подвезти.

Нет, снова поблагодарила я.

— Alright, — сказал он. — You two take саrе.[38]

Я обернулась и посмотрела ему вслед. Когда Ор потянул меня за руку, я вырвала ее у него из лапок. Он отвернулся и тотчас же заинтересовался чем-то другим. Я стала разглядывать Opa, кругленького, незатейливо-шарообразного, его ручки, тельце…

У него совершенно никого нет, подумала я. Одна я. Несколько месяцев тому назад я приняла решение, потом подала ходатайство, потом ждала три недели, потом прошла собеседование. И снова подавала документы. И наконец он прибыл. Но что все это значит сейчас? Что он не встретит смерть в одиночестве. Я всегда буду рядом. Но что он здесь делает? Что видит? Что думает обо мне? Сидит себе на корточках в снегу перед каким-то зданием за Полярным кругом и, желая облегчить боль, прикладывает к груди одну пригоршню чудесной, прохладной субстанции за другой.

— Завтра мы едем домой, — сказала я.

Он никак не отреагировал.

Я свистнула.

Он втянул голову в плечи, будто я его ударила.

Но когда я вскоре после этого грубо схватила его и понесла прочь, он засмеялся и выпятил животик, чтобы я его погладила. Я один раз стукнула по нему кулаком, потом попросила извинения и выпустила Opa. Он упал в снег, встал и, хромая, отошел от меня на несколько шагов, сопя. Я заметила в небе низко летящий самолет; со своими навигационными огнями он ненадолго превратился в выплывающее из-за гор распятие. Смешно. Дорого бы я отдала за то, чтобы сейчас в руке у меня появилась игрушка-дозатор с мятными пастилками.

На автобусной остановке я внимательно оглядела небо — вдруг покажется северное сияние. Но я не имела представления, когда оно появляется там, в вышине, наверняка много позже, глубокой ночью, когда всё спит. Ор прижался к моей ноге и обхватил меня за колено. Я попыталась было высвободиться, но он не отпускал. Я слегка толкнула его, но все было тщетно.

Некоторое время спустя ему самому надоело, и он отпустил меня. И быстро-быстро засеменил прочь. Потом остановился под уличным фонарем и принялся вертеться на месте. Затем внезапно закинул голову, как будто смотрел на небо. Потрясенная, я направилась к нему. Но он все это время стоял с закрытыми глазами.

— Завтра это испытание закончится, — произнесла я.

Продержались три дня. Не рекорд, но неплохо. Скоро научимся держаться и целую неделю. Мир велик. Даже Европа велика. А я повидала только крохотную, ничтожную ее часть. Есть еще столько всяких мест, мне пока неизвестных.

Автобус, который отвозил нас обратно, на главный остров, пришел через полчаса. Он был почти пустой и в нем пахло едой из столовой. Наверное, в нем до нас ехали рабочие, подумала я. Я представила себе фабрику по производству чего-нибудь простого и понятного, вроде лыжных ботинок или велосипедов, такую, где люди все вместе работают каждый день, не покладая рук. Часы на стене указывают, когда и где надлежит быть. Мне невольно вспомнились две проксимальные стрелки на часах того норвежца. Интересно, на скольких женщин он сумел произвести впечатление этим дешевым трюком? Надо же, как хвастается своими знаниями. А ведь на самом деле мы ничего об этом не знаем. Ничего не знаем и все-таки забираем вас к себе, подумала я, глядя на Opa. Он кивнул, поаплодировал мне немного, а потом снова прислонился к автобусному окну и стал смотреть на улицу, на пролетающие мимо, словно кружащиеся снежинки, дорожные знаки и огни города, который постепенно делался все более и более густым и плотным.

РАЗДЕЛЕННОЕ ГОРЕ

Hanc marginis exigiutas non caperet.[39]

Пьер Ферма

1

Субботним утром Михаэль Цвайгль сидел