в воде живые мембраны, пронизанные кровеносными сосудами. Феликс снова откашлялся, совершенно очевидно — намеренно. Хотел выяснить, как далеко он может зайти. Майк пнул его под столом и рассмеялся. Феликс сейчас как раз достиг того возраста, когда голос становится ниже. Иногда из его уст раздавались одновременно два голоса, а случалось, новые, более глубокие тона совершенно исчезали, и под ними не оставалось ничего, кроме хрипа. Вроде телефонного сигнала, который снова и снова прерывается, или дребезжащего голоса робота.

Различимое, слышимое доказательство того, что в свое время, тринадцать лет назад, дождливым вечером, когда заняться было нечем, родители свинтили его из дефектных жестяных деталей. Цвайгль положил руку на стол, словно для того, чтобы не дать столу воспарить. Когда-нибудь мы все умрем, и всех нас опустят в землю. В это мгновение на Луне валялись два мяча для гольфа, ни больше, ни меньше, и пора было делать домашнее задание.

На тесном заднем дворе, куда выходило кухонное окно, стояло в тени череды высоких домов маленькое дерево, похожее на гротескно увеличенное растение-бонсай. Теперь, закончив до поры до времени игру в спички, Майк оставил старшего брата в покое и направился в угол кухни, где на столе почивал кот Джефф. Он принялся гладить кота, а тот сонно приподнимал голову и каждый раз потягивался следом за его рукой, стремясь продлить удовольствие. Потом Майк встряхнул кистью, и в солнечном свете проплыла по воздуху тончайшая, невесомая паутина шерстинок, заряженных статическим электричеством. Это было страшное зрелище. Ужас усугубляло еще и сверкание окон, постоянно передвигаемых по двору туда-сюда. Цвайгль невольно отвернулся. Он прижал руку к лицу, чтобы ослабить свою непоколебимую уверенность в том, что если он вдохнет кошачью шерсть, то она наглухо забьет его легкие. Я сумасшедший.

Он попытался вспомнить прямую трансляцию поединка Майка Тайсона с Эвандером Холифилдом, которую смотрел когда-то по телевизору. Укусил за ухо. Победа благодаря дисквалификации противника. Ха-ха, откушенное ухо. Это подействовало, ему стало немного легче. Но тут что-то упало с кухонного стола — оказалось, что это ложка, и страх вернулся, неизменный, невыносимый как никогда, и Цвайгль вновь замер перед активной зоной ядерного реактора, в которую превратился для него весь мир. Разумеется, страх никогда полностью и не уходил, он сопровождал его всю жизнь, каждую минуту. Он и не представлял себе жизнь без страха. Паника охватила его еще при появлении на свет, он всю жизнь страдал бессонницей, сказал он себе, лежал и лежал в постели без сна целыми часами, так промучился все детство и все последующие годы, не спал ни секунды, ни единой секунды… Он впился ногтями себе в бедро и произнес: «Я прервал мыслительную цепную реакцию». На ткани штанов от ногтей остались крохотные следы, напоминающие закрытые глаза.

А ведь это он предложил Феликсу показать брату фокус со спичками. Огонь, успокаивающее воздействие низеньких остроконечных язычков пламени. Конечно, теперь он раскаивался в этом, но до того надеялся, что сын, зажигая спички, почувствует, как ему неуютно. В те дни, когда его одолевал страх, он часто общался с близкими с помощью таких кодов. Но, разумеется, никто и не пытался их дешифровать. Сегодня утром, пока он был еще в силах хоть как-то двигаться, он нарочно с этой целью немного обустроил кухню. Нельзя же постоянно страдать в одиночестве. Потому-то он и перевернул календарь, открыв не на том месяце. Выложил на стол несколько вилок, сцепившихся зубцами. А на полку к кулинарным книгам добавил несколько новых альбомов по искусству, которым делать там совершенно нечего, старый атлас автомобильных дорог и — сочтя ее потенциальное воздействие особенно сильным — биографию одного из пионеров кинематографа, Жоржа Мельеса, со знаменитым ликом Луны на обложке, в глаз которой вонзается ракета.[40]

«Пойду посмотрю телек», — заявил Феликс и встал. «Я потом помогу вам с уроками», — сказал Цвайгль, и это прозвучало куда менее укоризненно, чем он намеревался. Может быть, для того, чтобы страх ушел навсегда, достаточно изменить одну-единственную мелкую деталь внешности, например, сбрить усы или одну бровь, или, скажем, перестать стричь ноготь на одном-единственном пальце. Может быть, он просто неправильно воспринимает происходящее, не улавливает сочетание отдельных частей. До него донеслось, как сын пробормотал: «Мне не задано». Мальчик исчез за углом. Вскоре вслед за ним просеменил Майк, привлеченный тем древним магнетизмом, которым совершенно здоровый человек подчиняет себе более слабых и уязвимых. Феликс пошел в мать, эдакое существо без внутреннего часового механизма, вечно пребывающее в равновесии. Он неплохо играл в футбол, он мог часами крутиться как волчок. На уроках по немецкому он неизменно выбирал комиксы. Его душа напоминала какой-то ясный, прямой, как стрела, предмет, вроде приставной лестницы, прислоненной к фруктовому дереву.

Цвайгль поднялся, подошел к плите и поставил чайник. А вообще просил кто-нибудь чаю или нет? Он подумал о том, какую воду приходится пить. «Так я вознамерился заварить чай», — сказал он себе и попытался посмеяться над собственным напыщенно-повествовательным тоном. Потом он мысленно составил список вещей, которые могли хоть немного, на какие-то промилле, умерить страх: очень громкая музыка в стиле техно, старик, наигрывающий на цитре или постукивающий молоточками по струнам цимбал, напоминающая зайца мордочка кенгуру, массовые драки в фильмах с Бадом Спенсером и Теренсом Хиллом, боксерские поединки по телевизору, вид баклажанов или помидоров, округлые вещи вообще и вообще большинство фруктов… А еще люди, беседующие друг с другом на профессиональном жаргоне виноделов, винных критиков и сомелье, комиксовые стрипы Джорджа Херримана, потрескивание битком набитых книжных полок, приводящее на память скрип корабельных снастей, уютно пахнущая, сделанная из темного дерева, ручка старого фруктового ножа, суховатый, какой-то «деревянный» стук, который производят двое молодых горных козлов, сшибаясь рогами. Напротив, ужасны были стеклянные витрины с выставленными в них старыми-престарыми вещами, плюшевые мишки с «человеческим» выражением мордочки, куклы-пупсы, фотографии чужих детей в кругленьких рамочках, сталактитовые пещеры, темные рамы картин, люди, утверждающие, что владеют телепатией, такие слова, как «лейтмотив», «обсерватория», «антонов огонь» или «спорынья», бледное лицо Майкла Джексона с нереальной тенью щетины, сокрытая от глаз жизнь концертных роялей и кошачьих ушей, подрагивающий пузырек строительного уровня — их надлежало избегать во что бы то ни стало. Майк вернулся на кухню.

«Ты хорошо себя чувствуешь?» — спросил Цвайгль. Ему сделалось немного неловко оттого, что голос его прозвучал столь бархатисто-мягко и проникновенно. Как у диктора новостей, вынужденного демонстрировать хладнокровие во время ядерной катастрофы. «Да-да», — откликнулся Майк. В гостиной Феликс включил телевизор, оттуда доносились голоса. «Разумеется, — подумал Цвайгль, — в кухне он тоже не