вышли. Рисунок норвежской речи уже просочился в голос, обитающий в моем сознании, и в полусне я расслышала, как сама произношу предложения с норвежской интонацией. А дальше, во сне мне предстали горы, на которых охранные грамоты перелетали с места на место точно стаи голубей. Мужчины с карманными фонариками шли куда-то по наклонной плоскости на фоне маленькой ниши, где стояла урна с прахом; моросил дождь, в канаве под стеной дома лежал большой металлический шар, о котором я совершенно точно знала, что это воскресенье.

Когда я проснулась, оказалось, что мы, вместе с другими машинами, застряли в пробке в очередном туннеле. Ор тоже уже пробудился от сна и, по-видимому, чувствовал себя неважно. Снаружи какой-то человек ходил вдоль вереницы транспортных средств с аэрозольным баллончиком, содержимое которого в виде быстро испаряющихся облачков распылял на автомобильные шины. «Как любезно с его стороны», — подумала я, одновременно припомнив когда-то виденные по телевизору кадры обработки машин после аварии на атомной станции, и мне стало не по себе. Впрочем, человек в туннеле был не в защитном костюме, а всего лишь в больших смешных наушниках.

Тут я услышала, как Ор заплакал.

О том, что чувствуют, испытывают и переживают подобные существа, известно немного. Все, что я могла почерпнуть из книг, послушно всплыло из глубин моей памяти, однако даже после долгого и добросовестного изучения этого вопроса должна признаться, что мы ничего не знаем о внутреннем мире этих наших маленьких спутников, и моя растерянность отчасти объясняет, почему несколько минут я в нерешительности просто сидела рядом с Ором, никак не пытаясь его утешить. К тому же по радио как раз стали передавать знакомую песню, что-то древнее-древнее из репертуара «Флитвуд Мэк». Женщина, сидевшая впереди, через два ряда от нас, обернулась и сняла очки. Рыдания Opa она вряд ли могла расслышать, но смотрела при этом несомненно на нас. Я представила себе, какой вихрь самых разных мыслей, одна другой безумнее, поднимается в ней при виде Opa. В конце концов она встала и подошла к нам.

Что случилось, спросила она по-английски. Только в это мгновение я опустила руку на голову Ору и осторожно стала его гладить. Ей же ответила, что и сама не знаю, похоже, что он просто устал. Мы, мол, уже долго в пути. По-видимому, попутчицу не вполне удовлетворил мой ответ, и она спросила еще, приехали ли мы в Норвегию в отпуск. «Да, в отпуск», — подтвердила я; это был самый простой ответ. Она протянула Ору гроздь винограда, которую все это время держала в руке. Этот ее жест меня смутил. Ор же просто отверг виноград. Я прекрасно понимала, почему, но женщину это, кажется, разочаровало. Она вернулась на свое место.

Когда мы выезжали из туннеля, я ожидала, что нас встретит белый день, и поймала себя на том, что на всякий случай зажмуриваюсь. Ор успокоился и теперь показывал мне у себя на ладони очертания каких-то невидимых предметов. На повороте он, пригнувшись, подался вперед и зашипел, но на том все и кончилось. Внезапно меня осенило, я оскалила зубы, и Ор с восторгом откликнулся на мою гримасу: благословенный миг из числа тех, когда тебе вдруг приходит на помощь интуиция.

Выходя из автобуса, я заметила ребенка, который явно боялся Opa. От страха он прямо-таки вцепился в своих родителей. На мгновение меня посетила фантазия: а что если подвести Opa к ребенку и заставить его погладить Opa по спинке. Жизнь ведь длится не бесконечно. Когда-нибудь она заканчивается, и вот тут-то и начинаешь подсчитывать сумму пережитых приключений. Удивительную историю смог бы поведать этот ребенок, даже спустя много лет. Как сейчас помню: какая-то сумасшедшая иностранка на перекрестке на Квалёйе, возле автобусной остановки, хотела сделать со мной что-то непонятное. Но Ор снова увлекся снегом.

Как уже бывало прежде, мне пришлось смириться с тем, что Ор ни за что не хочет смотреть на небо. И все-таки я немного рассказала ему о звездах и о том, что Луна сегодня почти полная. Ор стоял, тесно прижавшись ко мне.

Мы набрели на небольшую гостиницу и вошли внутрь.

Нас встретил сильный запах дерева и огромные картины на стенах, изображающие заснеженные горы и северных оленей. В углу замерло чучело росомахи.

Я подумала, а не задержаться ли нам здесь, вдруг у них еще найдется свободный номер, потом мы сели за столик и спросили чаю. Я говорила себе, что у меня еще есть время, что я не обязана принимать любое решение немедленно. С каждым глотком горячей жидкости запах дерева как будто усиливался.

Я невольно вспомнила историю, которая когда-то произошла у меня дома. В ту пору я была еще совсем маленькой. Однажды куда-то пропал наш сосед. Потом его нашли мертвым в номере сельской гостиницы. Совершенно голым. Голова его была засунута в большую косметичку, застежка-молния плотно охватывала шею. Умер он от остановки сердца.

Ор посмотрел на меня. Я улыбнулась и снова оскалила зубы, но теперь несколько медлительнее, плавно и нежно, и Ор опять подхватил игру и повторил мою гримасу. Я заметила у него между зубами крохотные черные пятнышки, и мне показалось, что они ползают как муравьи. Но уже наступал вечер и прошло двое суток с тех пор, как я в последний раз видела солнце. Когда я ненадолго зажмуривалась в темноте, перед моим внутренним взором возникало красноватое пятно.

Какой-то человек обратился ко мне, говорил он по-норвежски. Я выслушала его, не перебивая, покачала головой и сказала:

— Sorry, I’m not from here.[27]

Тогда он перешел на английский — говорил почти без акцента, как большинство норвежцев и шведов. Он спросил, можно ли подсесть за наш столик. Я кивнула. Он показал на картины с запечатленными на них утопающими в снегах горами. Здесь, мол, действительно повсюду водятся северные олени, пояснил он, их пасут здешние саамы. Ну, не в буквальном смысле здесь, а в нескольких километрах к западу отсюда. Потом рассказал о правовом статусе этого меньшинства. Я поняла далеко не всё. Говоря о правах саамов, он на удивление часто посматривал на Opa, а тот в свою очередь глядел на него. Один раз Ор показал ему большой палец, и мы оба рассмеялись. Ор засмеялся вместе с нами.

— So you have one of them,[28] — констатировал гость.

Но произнес он это одобрительно. Он был чрезвычайно хорош собой, с угнетающе правильными скандинавскими чертами лица, тотчас же придающими любому недоверчивому, подозрительному взгляду надменность персонажа из мультфильма. Opa