Я — храбрый? Я лев? Митя перестал дрожать и стал думать отом, сколь велика разница между тем, каков ты есть на самом деле, и тем, кактебя видят другие люди. Вот плотоядный чиновник Сизов назвал его «бесенышем».Почему? Что такого привиделось его больной фантазии в семилетнем мальчике?Сколь интересно было бы заглянуть в мозг, помраченный недугом!

— Позволь спросить, — прервал его размышления Фондорин. —Отчего ты разговариваешь с госпожой Хавронской так странно? Верно, тут естькакая-нибудь особенная причина?

Митя заколебался: не рассказать ли всю правду — проковарного итальянца, про яд, про жизнь в Эдеме и изгнание из оного?

— Ты сомневаешься? Тогда лучше промолчи. Я вижу, здеськакая-то тайна. Не нужно раскрывать ее мне из одной лишь признательности. ДанилаФондорин любознателен, но не любопытен. Давай лучше решим, как уберечьдоверившуюся нам даму от хищных зверей. Один раз ты уже спас ее, — присовокупилон, великодушно уступая всю заслугу Мите, — так давай же доведем дело до конца.Павлину Аникитишну не оставят в покое, в этом можно не сомневаться. Путь доМосквы еще долог, изобилует пустынными местами. Я не стал говорить этого приграфине, но вряд ли случайные попутчики станут ей защитой от гонителей.

— Это верно, Пикин свидетелей не испугается. — Митя оглянулсяна дверь, ведущую на улицу. — Прежде всего нужно побыстрей уехать. Вы ведьслышали, что этому прооперированному подвластна городская полиция? Когда онвернется в сознание, гнев его обратится против нас.

Фондорин вздохнул.

— О, несчастная Россия! Отчего охрану закона в ней всегдадоверяют не агнцам, но хищным волкам? А об этом человеке не беспокойся. Когдаон очнется от полученного удара, ему будет о чем подумать и чем себя занять.

* * *

— …И посему мы с Дмитрием пришли к выводу, что нам лучшерасстаться.

Так закончил Данила речь, обращенную к Павлине, — краткую ивесьма убедительную.

Только Дмитрия зря приплел. Впрочем, Хавронская принялапоследнее за шутку, призванную скрасить мрачный смысл сказанного, и слегкаулыбнулась, но всего на мгновение.

— Вы покидаете нас, добрый покровитель? — грустно спросилаона и поспешно оговорилась. — Нет-нет, я не ропщу и не осуждаю. Я и такподвергла вас слишком большой угрозе. Благодарю вас, Данила Ларионович, за все.У нас с Митюшей есть карета, есть кучер. Доберемся до Москвы сами. Богмилостив, Он не оставляет слабых.

Фондорин закусил губу, кажется, обиженный ее словами, норазуверять Павлину не стал. Вместо этого сухо сказал:

— Вы заблуждаетесь, графиня, по всем трем пунктам. У вас небудет ни кареты, ни кучера, ни мальчика. Я забираю их себе.

— Как так? — пролепетала она. — Я не понимаю!

— Карета хорошо известна вашим преследователям, по ней васлегко выследить. Нанятый кучер не понадобится — у вас будет другой возница. Ачто до Дмитрия, то он поедет со мной.

— Но я по-прежнему не понимаю…

— Да что тут понимать! В вашей карете поеду я. Сяду уокошка, надену ваш плащ, надвину на лицо капор. Казачок сядет на козлы к кучеру,чтобы его все видели. Никому в голову не придет, что вас в карете нет. Вашимпреследователям скажут, что вы отправились дальше по Московскому тракту.

— А куда же я? — Павлина захлопала длинными ресницами.

— Сейчас я посажу вас в извозчичьи санки и отправлю к своемудоброму знакомцу, о котором уже поминал. Вот письмо, в котором я прошу егоотправить вас окольной дорогой в Москву в сопровождении верного слуги. Модестисполнит все в точности, он мерный человек и мой брат.

— Родной брат?

Графиня всё не могла опомниться.

— Духовный брат, а это больше, чем родной.

— Но… но гнев этих злых людей обратится на вас, когда ониобнаружат подмену!

— Пускай это вас не беспокоит.

— Как это «не беспокоит»?! — перешла она от растерянности ксердитости. — Неужто вы, Данила Ларионович, так про меня полагаете, что яспособна бросить своего малыша на растерзание Пикину? Да и ваша судьба мненебезразлична. Нет-нет, ваш план решительно нехорош! Лучше оставим карету здесьи воспользуемся великодушной помощью вашего друга. Поедем окольной дорогойвместе!

Павлина порывисто вскочила, бросилась к Фондорину, умоляющевоздев руки. Ее глаза заблестели от слез.

Сидевшие в зале наблюдали за этой сценой с любопытством.Митя подумал: эк мы их нынче развлекаем, чистая пантомима.

— Ну пожалуйста! — прошептала графиня и вдруг пала наколени.

Данила осторожно погладил ее по волосам.

— Милая Павлина Аникитишна, нужно повести погоню по ложномуследу. И не тревожьтесь за нас. Мы с Дмитрием никому не интересны. Догонят нас,увидят, что обмишурились, да и отпустят. На что им старик с младенцем? А вотесли вы с мальчиком поедете в своем дормезе, вас непременно догонят и похитят.Какая участь тогда ожидает и вас, и бедного малютку?

Последние слова златоуст произнес с особеннойвыразительностью и подмигнул Мите: каково тебе понравилось про «малютку»?

Хавронская медленно поднялась.

— Вы правы, сударь… Но обещайте, что доставите мне Митюнечкув Москву, я так полюбила этого несмышленыша! — Тихо прибавила. — И вас, ДанилаЛарионыч, я тоже буду ждать…

Отъехали от «Посадника» самым явственным манером. Митя сиделна козлах рядом с кучером, Данила прислонился к окошку, лицо прикрыл иобмахивался белым платком, вроде как от духоты, хотя к ночи приморозило. Накрыльце стояли двое из гостиничной прислуги, глазели. Прискачет погоня —расскажут: искомая особа отбыла со своим казачком в направлении Московскойзаставы. А подлинная госпожа Хавронская тем временем выскользнула через заднююдверь, никем не замеченная.

Потом Митя переместился в дормез. Разогнались по снежку,оставили старый город Новгород мерзнуть под желтой луной, ждать рассвета.

Что-то Фондорин был на себя не похож. Спать не спал, а ртане раскрывал и на вопросы, даже самые соблазнительные, вроде наличия на Лунефауны или химического состава эфира, отвечал одним хмыканьем.

А когда Митя, отчаявшись подбить спутника на ученую беседу,начал клевать носом, Данилу вдруг прорвало.