Сперва он оделся, положил в карманы всю мелочь, какую смогнайти (плюс, разумеется, его армейский нож), надел свои самые тяжелые башмаки,сожрал мощный завтрак, игнорируя настойчивые позывы шлаков организма на волю.Два яйца, поджаренные с ветчиной, тост и прочее были залиты апельсиновым сокоми чашкой кофе (три кусочка сахара).

Со всей этой смесью, бурлящей в животе, Халлек поднялся вванную, где встал на весы и посмотрел на шкалу. Смотреть на нее было неприятно,а в этот момент — тем более.

Он взглянул внимательно.

221.

«Такого быть не может!» Сердце учащенно забилось в груди.«Чушь собачья! Что-то свихнулось тут окончательна. Что-то…»

— Прекрати, — хрипло прошептал Халлек. Он попятился отвесов, как пятятся от пса, готового укусить. Приложил ко рту тыльную сторонуладони и начал тереть ею губы.

— Билли? — Хейди поднималась по лестнице.

Халлек повернул голову влево и увидел собственное побелевшеелицо в зеркале, под глазами — красноватые мешки, которых раньше не было.Лесенка морщин на лбу показалась более глубокой.

«Рак», подумал он вновь, и это слово смешалось с шепотомстарого цыгана.

— Билли, ты наверху?!

«Рак. Точно он, проклятый. Вот и все. Каким-то образом онменя проклял. Старуха была его женой… или сестрой… и он наложил на меня своепроклятье. Неужели такое возможно? Неужели? Неужто уже сейчас рак пожирает меняизнутри, подобно тому, как его нос?..»

Тихий сдавленный стон вырвался из глотки. Лицо в зеркалебыло воплощением болезненного ужаса — набрякшая физиономия инвалида. В этотмомент Халлек почти полностью убедился: у него — рак.

— Билли-и-и!

— Я здесь. — Его голос прозвучал ровно. Почти.

— А я тут ору, ору!

— Извини. «Только не поднимайся сюда, Хейди. Не смотри наменя в таком виде, а то отправишь меня сразу в эту чертову клинику „Мэйо“. РадиБога, оставайся там. Прошу тебя».

— Ты не забудешь записаться к доктору Майклу Хаустону?

— Нет, — ответил он. — Я запишусь.

— Спасибо, дорогой. — Хейди милосердно удалилась.

Халлек помочился, помыл руки и лицо. Когда он решил, чтопринял свой нормальный вид, спустился с лестницы, пытаясь беззаботнонасвистывать.

Никогда в жизни ему еще не было так страшно.

— Сколько сейчас весишь? — спросил доктор Хаустон. Халлекрешил говорить начистоту и прямо сообщил ему, что потерял около тридцати фунтовза три недели.

— Ого! — воскликнул Хаустон.

— Хейди малость волнуется. Сам знаешь — эти жены такие…

— Она права, что волнуется, — сказал Хаустон.

Майкл Хаустон был для Фэйрвью образцом мужчины: красавецдоктор с седыми волосами и ровным загаром. Когда видишь его под тентом застоликом бара в клубе, невольно думаешь, что перед тобой молодая версия герояизвестного сериала — доктора Маркуса Велби. Теперь он сидел в баре уплавательного бассейна, который здесь называли корытом. На Хаустоне быликрасные штаны для гольфа, подпоясанные широким белоснежным ремнем, туфли длягольфа — естественно, тоже белоснежные. Рубашка — фирмы «Лакост», часы —«Ролекс». Пил он «пинеколада». Его стандартной шуточкой была: «пенис-колада». Уних с женой росли два невероятно красивых ребенка, жили они в большущем доме внескольких минутах ходьбы от клуба — на улице Лантерн Драйв. Этимобстоятельством Дженни Хаустон любила похвастаться, когда выпивала, заявляя,что дом стоил свыше ста пятидесяти тысяч. Хаустон ездил на коричневом«Мерседесе» с четырьмя дверцами. Супруга — на «Кадиллаке-Симаррон»,напоминавшем «роллс-ройс», страдающий геморроем. Их детишки посещали частнуюшколу в Уэстпорте. Местные сплетни, которые чаще всего оказывались правдой,утверждали, что Майкл и Дженни Хаустон, видимо, достигли своего модуса вивенди:он был маниакальным бабником, а она начинала принимать виски каждый день с трехчасов. «Типичная семья Фэйрвью», подумал Халлек и вдруг, помимо страха, ощутилусталость. Он в самом деле слишком хорошо знал эту публику.

Билли посмотрел на собственные сверкающие белые туфли иподумал: «Перед кем выпендриваешься? Все эти одеяния — ритуальные перьяплемени».

— Завтра я хочу видеть тебя у себя в кабинете, — сказалХаустон.

— Да у меня еще процесс в суде…

— Плюнь на процесс. Это гораздо важнее… А пока вот чтоскажи: у тебя никаких кровотечений не было?

— Нет.

— Ну, буквально даже из скальпа, когда причесываешься?

— Нет.

— Какие-нибудь незаживающие ранки? Нарывы?

— Нет.

— Отлично, — сказал Хаустон. — Кстати, я сегодня заработалвосемьдесят четыре очка. Каково, а?

— Я думаю, еще пару лет тебе придется поиграть, прежде чемстанешь мастером, — ответил Билли.

Хаустон засмеялся. Подошел официант. Хаустон заказал ещеодин «пенис-колада», Халлек — один «Миллер»: страшно захотелось вдруг пива.

Майкл Хаустон наклонился к нему. Взгляд его был серьезен, иХаллеку снова стало страшно. Словно тонкая игла начала прощупывать очертанияего желудка. С тоской он подумал, что в его жизни произошла перемена и отнюдьне к лучшему. Отнюдь. Он был очень напуган. Месть цыгана.

Строгий взгляд Хаустона зафиксировался на Билли, и тотуслышал:

— Пять шансов из шести, что у тебя рак, Билли. Мне нет нуждыдаже рентген делать. Твое завещание в порядке? Хейди и Линда не пропадут?Знаешь, когда ты еще относительно молод, тебе и в голову не приходит что такоеможет с тобой произойти. Однако может. Еще как может.

Сообщив тихим бесстрастным голосом эту самую важную дляБилли информацию, Хаустон неожиданно спросил:

— Сколько нужно носильщиков, чтобы похоронить черномазого изГарлема?

Билли с легкой фальшивой улыбкой покачал головой.

— Шесть, — сказал Хаустон. — Четверо несут гроб, а двое —тащат радиоприемник.

Хаустон рассмеялся, а Халлек увидел мысленно картину:цыгана, поджидающего возле здания суда. Позади него, на участке, где стоянкабыла запрещена, находился старый пикап. На нем аляповато намалевана яркаякартина: единорог, стоящий на коленях и склонивший голову перед цыганкой сохапкой цветов в руках. На цыгане была зеленая жилетка с пуговицами, сделаннымииз серебряных монет. Глядя на Хаустона, смеющегося над собственной шуткой,Билли подумал: «Оказывается, ты помнишь гораздо больше, чем тебе казалосьвначале. Думал, что запомнил только нос этого мужика! Ан нет! Ты запомнилпрактически все».