Унылый, уродливый край. С тех пор как стрелок покинулПрайстаун, дождь шел два раза, и оба раза как будто нехотя. Даже траватимофеевка была желтой и вялой. Это страна не для жизни: разве что быстропройти ее и забыть. И никаких следов человека в черном. Но возможно, он сел вкарету.

Дорога изогнулась дугой. Сразу за поворотом стрелокостановился и глянул вниз, на Талл. Городок расположился на дне чашевиднойдолины — поддельный самоцвет в дешевой оправе. Кое-где горел свет, в основномогни сосредоточились там, где звучала музыка. Улиц вроде бы было четыре, три изкоторых шли под прямым углом к проезжему тракту, служившему одновременно иглавной улицей городка. Может, тут есть ресторанчик. Сомнительно, впрочем, новдруг… Стрелок прикрикнул на мула: "Пошел!"

Теперь дома вдоль дороги стояли все чаще, но почти все —по-прежнему необитаемые. Стрелок миновал крохотное кладбище. Заплесневелые,покосившиеся деревянные плиты утонули в буйно разросшейся бес-траве. А ещечерез пять сотен футов стрелок поравнялся с изжеванным указателем с надписью: ТАЛЛ.

Краска пооблупилась, так что разобрать надпись на указателестало практически невозможно. Чуть подальше был еще один указатель, но стрелоктак и не смог прочитать, что там написано.

Дурашливый хор полупьяных голосов поднялся в последнемпротяжном куплете "Эй, Джуд" — "Наа-наа-наа наа-на-на-на… эй,Джуд…" — едва стрелок вступил в черту городка. Звук был мертвым, какгудение ветра в дупле прогнившего дерева. И лишь прозаическое бренчаниекабацкого пианино удержало стрелка от серьезных раздумий о том, уж не вызвал личеловек в черном призраков, чтобы населить ими этот заброшенный город. Этамысль вызвала у него улыбку.

На улицах были люди. Не много, но были. Три дамы — все три вчерных брюках и одинаковых блузах с высокими стоячими воротниками — прошли мимострелка по другой стороне дороги, подчеркнуто глядя в сторону. Их лица какбудто плыли над неразличимыми под свободной одеждой телами, точно большиебледные шары с глазами. Мрачного вида старик в соломенной шляпе, крепко сидящейна самой макушке, наблюдал за ним со ступеней крыльца заколоченной бакалейнойлавки. Худющий портной, занятый с поздним клиентом, на мгновение прервал работуи проводил стрелка взглядом; он даже поднес к окну лампу, чтобы получшеразглядеть. Стрелок кивнул. Ни портной, ни клиент не кивнули в ответ. Онбуквально физически ощущал, как их взгляды впились в кобуры у него на бедрах.Пацан лет тринадцати и девчонка — то ли его сестра, то ли подружка — перешличерез улицу, помедлив какую-то долю мгновения. Прошли, поднимая ногами пыль,зависавшую в воздухе маленькими облачками. Здесь, в городке, фонари работали,но это были не электрические фонари; их стекла давно потускнели от толстогослоя масляного нагара. Кое-где фонари были разбиты. Была тут и платная конюшня,которая держалась, наверное, только тем, что через городок проходил маршрутпочтовых карет. Сбоку от входа в конюшню трое мальчишек молча сидели накорточках возле поля для игры в шарики, начерченного в пыли, и смолилисамодельные папиросы из кукурузных оберток. Их длинные тени пролегли черездворик. У одного была шляпа со скорпионьим хвостом, лихо заткнутым за ленту. Увторого — бельмо на вздутом, вылезающем из орбиты глазу. На левом.

Стрелок провел мимо них мула и заглянул в сумрачные глубиныконюшни. Единственная лампа еле-еле коптила. В ее рассеянном свете вздрагивалаи плясала тень — долговязый нескладный старик в комбинезоне, натянутом прямо наголое тело, поддевал громадными вилами большие охапки сена и размашисто, суханьем, переваливал их на сеновал.

— Эй! — окликнул его стрелок.

Вилы дрогнули, и хозяин с раздражением обернулся.

— Себе поэйкай!

— У меня мул.

— Хорошо тебе.

Стрелок швырнул в полутьму золотой. Тяжелую, неровнообточенную по краям монету. Она сверкнула и глухо звякнула о старые доски,посыпанные сечкой.

Хозяин вышел вперед, наклонился, поднял золотой,подозрительно покосился на стрелка и, на мгновение задержав взгляд на егопортупеях, кисло кивнул.

— Надолго его оставляешь?

— На ночь, на две. Может, больше.

— У меня нету сдачи.

— Сдачи не надо.

— Стреляные денежки, — буркнул хозяин.

— Что?

— Ничего. — Хозяин подхватил уздечку и повел мула в сарай.

— И почисти его хорошенько! — крикнул стрелок вдогонку. —Приду — проверю!

Старик даже не обернулся. Стрелок вышел к мальчишкам, чтосидели у поля для шариков. Он еще раньше заметил, что они наблюдают за ихперепалкой со старым хрычом. Причем наблюдают с презрительным интересом.

— Долгих дней и приятных ночей, — сказал стрелок, пытаясьзавязать разговор.

Нет ответа.

— Вы, ребята, здесь, что ли, живете? В городе?

Нет ответа. Но парень со скорпионьим хвостом на шляпе,похоже, кивнул головой.

Один из мальчишек вынул изо рта лихо скрученную папироску изкукурузной обертки, зажал в кулаке зеленый шарик — кошачий глаз — и пульнул егов круг на земле. Шарик ударил в «квакушку» и выбил ее за пределы поля. Парнишкаподнял свой камушек и приготовился к новому "выстрелу".

— Где тут можно поесть? — спросил стрелок.

Один из них, самый младший, соизволил-таки поднять голову.Уголок его рта украшала здоровая блямба простуды, но глаза у него были вполненормальные и пока что бесхитростные и наивные. Впрочем, в таком тухлом местеэта наивность долго не протянет. Он смотрел на стрелка с плохо скрываемымудивлением, очень трогательным и одновременно пугающим.

— У Шеба бывают бифштексы.

— Это в том кабаке?

Мальчик кивнул:

— Ага.

Взгляды его товарищей сделались вдруг колючими ивраждебными. Мальчишке, похоже, придется дорого заплатить за то, что он говорилс чужаком так дружелюбно.

Стрелок поднес руку к полям своей шляпы.

— Благодарствую, парни. Было приятно узнать, что в этомгороде есть еще люди, у которых хватает мозгов, чтобы связно складывать звуки вслова.

Он поднялся на дощатый настил и зашагал вниз по улице кзаведению Шеба. За спиной у него прозвучал звонкий презрительный голос кого-тоиз тех, двоих. Совсем еще детский дискант:

— Травоед! И давно, интересно, ты дрючишь свою сестру,Чарли? Травоед!

А потом — звук удара и плач.