Когда весть о погибели Скопина-Шуйского разнеслась поРусской земле, ни у кого не было сомнений, что содеяно это происками царяВасилия. Давний его ненавистник Прокопий Ляпунов, только и мечтавший возвестина престол Скопина-Шуйского, разослал по городам грамоты, призывающие низложитьнедостойного царя.

А Шуйский, словно нарочно, еще упрочивал черное мнение,которое сложилось о нем. Чтобы уплатить иноземным наемникам, которые требовалидавно задолженных денег, угрожая иначе уйти в Швецию, Шуйский не только перелилв монеты золотые и серебряные сосуды и украшения, хранившиеся в Кремле, но ипослал за помощью в Троицкую лавру. Келарь Авраамий Палицын умолял одуматься:Троица-де только что выдержала губительную осаду, все разграблено, всенуждается в восстановлении… Но царь не послушался и велел насильно брать умонахов драгоценности. Этим поступком против Троицы он умножил число врагов,которых у него и без того было множество.

Делагарди держался в России из последних сил. Конечно, ондолжен был выполнять обязательства, однако служить бок о бок с князем ДимитриемШуйским, назначенным теперь главным полководцем всех русских сил, было для негоневыносимо. Вдобавок, хоть Шуйский и обобрал Троицу, жалованье все же не былозаплачено шведам: баснословные суммы рассеялись где-то – черт его знаетгде! – как это сплошь и рядом водится в России. Жолкевский между темтеснил шведов настолько крепко, что под Можайском они потерпели сокрушительноепоражение, открыв путь на Москву. Поляки лишились всего лишь двухсот двадцатиконных, иноземцы же потеряли своих полторы тысячи, ну а количество побитыхрусских не поддавалось исчислению.

Жолкевский призвал Делагарди к себе – как рыцарь рыцаря – ипредложил ему почетную капитуляцию. Делагарди ответил:

– Я надеюсь, что вы, пан гетман, мой противник, повеликодушию своему припишете мою неудачу не недостатку доблести и храбрости, нонеспособности русских и вероломству моих наемных воинов. В этом вы уверитесь,если вспомните, что делали мы прежде в союзе с теми же русскими, когда иминачальствовал достойный князь Скопин. Но его извели, и счастье москвитянизменилось. Мое войско, утомленное долгой службой, не получая в пору жалованья,дало вам достаточный образец изменчивости душ человеческих. Я надеюсь, что высогласитесь соблюсти следующие условия: мы свободно уйдем в отечество сраспущенными знаменами и со всеми военными орудиями и запасами; никто не будетпринуждаем к насильственному вступлению в польскую службу, если сам не захочет.

Жолкевский согласился, но прибавил условием, чтобы Делагардине помогал царю Василию. Тот, впрочем, не стал бы этого делать, даже если быего умоляли на коленях!

Иноземные наемники ушли. Пал Можайск, затем Волок, Ржев,Погорелое Городище, Иосифов монастырь… Поляки без помех шли на Москву.Жолкевский рассудил, что лучше будет взять столицу без боя – если русские самисдадут своего царя.

Дурное положение Василия Шуйского усугублялось тем, чтоосмелевший вор – теперь калужский, а не тушинский! – бил разрозненныецаревы войска как хотел. Испуганные польским продвижением, русские города снованачали сдаваться Димитрию. Коломна целовала ему крест, Кашира… Зарайскудерживался только благодаря упорству воеводы князя Димитрия Пожарского. Ворвстал с войском под Москвой в селе Коломенском.

Москва всполошилась; всполошились и прочие земли. Тут ворнаступает, а там поляки. Как бы не стакнулись! Одно средство оставалось: свестис престола Шуйского и поладить с какой-нибудь стороной.

Прокопий Ляпунов и его брат Захар втихомолку начали писатьсторонникам Димитрия, которые казались им нетвердыми в преданности вору,уговаривая их бросить своего вождя.

«Сведите с престола Шуйского, – отвечали те, – апосле мы своего Димитрия тотчас свяжем и приведем в Москву».

После такого ответа толпа дворян и детей боярскихотправилась просить царя Василия, чтобы он оставил престол. Выступил впередЗахар Ляпунов, детина богатырского сложения, и стал говорить царю:

– Долго ли за тебя кровь христианская литься будет?Ничего доброго в царстве твоем не делается. Земля наша через тебя развалилась,разорена и опустошена; ты воцарился не по выбору нашей земли; ты погубил многихневинных, сжалься над умалением нашим!

Шуйский начал браниться, даже за нож схватился, однакоЛяпунов дал знак своим товарищам. Те набросились на царя и объявили, что раз нехочет уйти с престола, то ему следует постричься в монастырь. Василий отказалсянаотрез, тогда приказано было приведенным иеромонахам совершить обряд. Когда пообряду спрашивали постригаемого, желает ли он того, Василий громко кричал, чтонет, однако князь Туренин, стоявший рядом, отвечал, что да. Ляпунов же крепкодержал царя за руки, чтобы он не отмахивался. Его насильно одели в иноческоеплатье и отвезли в Чудов монастырь.

Как выражаются многомудрые римляне: «Очень справедливо,чтобы страдал тот, кто что-либо злое совершил…»

После этого Ляпуновы послали сказать сторонникам Димитрия,что они свое клятвенное слово исполнили: свели с престола Шуйского. «Теперь-деведите к нам в Москву своего вора!»

В Коломенском посланников Ляпуновых подняли на смех:

– Дурно, что вы не помните крестного целования вашемугосударю и свергли его! А мы за своего помереть готовы!

Выбора теперь у Москвы не было, время сомнений и колебанийпрошло – приходилось склоняться к полякам. По согласию с избранными боярами, вчисле которых, между прочим, были и «тушинские перелеты», Жолкевский с войскамивошел в Москву. Бывший царь Василий был спроважен в Польшу в качестве пленника(там он, кстати сказать, и умер). Столица присягнула Владиславу, и тольконемногие, в их числе сам гетман, знали, что готовится не воцарение Владислава вМоскве, а покорение России Польше. Сигизмунд никому не собирался уступатьрусский трон!

Однако упоение новой властью иссякло очень скоро, как толькооткрылся явный обман Сигизмунда. Русские бояре спохватились, что своею волеюотдали себя в рабство ненавистной шляхте. Вновь поднялись разговоры о том, чтов России должен править русский царь… Именно тогда прозвучало впервые имяМихаила Романова, сына патриарха Филарета. Беда только, что Михаил был ещеслишком молод – всего тринадцати лет!

Димитрий торжествовал, надеясь, что ему удастся половитьрыбку в мутной воде воцарившегося в стране беспокойства. Он предвкушал даже минуту,когда его нижайше попросят на престол – лишь бы не отдавать страну полякам!

Увы: человек, конечно, волен предполагать все, что емуугодно, однако располагает все же не кто иной, как Бог.

…Странная теперь у Марины была жизнь!