Тогда Марина бросилась к донцам, однако Заруцкий встретил еенеприветливо и никакого желания мстить за Димитрия не выразил.

– Да полно притворяться! – сказал с угрюмойнасмешкой. – Спасибо скажи, что он погиб, а не ты мертвая лежишь!

– Плохо ты меня знаешь! – яростно выкрикнулаМарина. – Кто я теперь? Разжалованная царица? Вдова с ребенком? Никто!Димитрий, может быть, довел бы меня до Москвы, а кто теперь доведет? Ты, чтоли?

– А почему не я? – тихо спросил Заруцкий. –Только скажи: этот ребенок… он мой сын?

Какая женщина на месте Марины сейчас сказала бы «нет»? НоЗаруцкий отчего-то знал: любой ее ответ будет правдивым. Знал!

– Твой, – сказала она, ни мгновенья не промедлив.

Заруцкий задохнулся.

Какое-то время они молча стояли напротив, не в силахразвести взгляды, потом оба враз закрыли глаза, шагнули вперед, припали друг кдругу…

Но пока им было не до объятий.

Заруцкий поднял своих казаков, те напали на татар, какихтолько можно было найти в Калуге, перебили их. На другой день Заруцкий от имениМарины стал требовать от калужан присяги ее сыну как наследнику престола.

– Ну какой же ты Димитрий? Ты не Димитрий. Ты – ИвашкаЗаруцкий, такой же вор и разбойник, как я! Вот она – да, она – Марина Юрьевна,ца-ри-ца…

Треня Ус так произнес это слово, так смачно сплюнул потом,что у Марины загорелись щеки, а стоявшие вокруг люди ударились в хохот.

Марина затравленно оглядывалась. Давно не видела она такогоразномастного сброда, какой собрал вокруг себя этот яицкий атаманишка попрозванью Треня Ус. С виду он более всего напоминал большого и толстого медведя– ежели только правдивы рассказы досужих людей, бродивших по северам и видавшихмедведей с белой шерстью. В голове Трени мешались соломенные и седые пряди,окладистая борода тоже была с сильной проседью, да и усы, свисавшие чуть не догруди и, очевидно, давшие ему прозвище, были белы. Лицо его, однако, былорумяное, молодое, наверное, приглядное, да вот беда – наискось через эторумяное, молодое лицо шел ужасный рубец – сразу видно, след сабельного удара,лишь чудом не раскроившего голову Трени Уса на две половинки, словно спелыйастраханский арбуз.

Лишь только увидав этого человека, Марина сразупочувствовала к нему отвращение и готова была умолять Заруцкого немедляповернуть их струг прочь от Медвежьего острова, хотя уж, казалось бы, в ихположении беглецов выбирать не приходилось. Однако сейчас она готова быладовериться неверным речным волнам, вновь, как и прежде, положиться наизменницу, предательницу-удачу, только бы оказаться подальше от это странного,пугающего человека с пронзительным взором голубых глаз и издевательскойухмылкой разрубленного рта. Даже странно, что Треня внушал ей такой ужас, чтоона чуяла исходящую от него пагубность. А ведь Марина никогда раньше невстречалась с Треней, это точно, да и Заруцкий знал яицкого атаманишку толькопонаслышке, однако тот смотрел на прибывших так, словно видел их насквозь иведал не только настоящее их, но и прошлое. Он сразу же развеял попытки атаманаобмануть его, а между тем Заруцкому частенько удавалось выдавать себя передразными простаками за Димитрия – чудом спасшегося от Урусова. Он рассуждалпросто: дважды воскреснув после Углича и Москвы, отчего не воскреснуть Димитриюи после Калуги?

Мысль воспользоваться именем сгинувшего царька возникла уЗаруцкого два года назад – после того, как пошел слух о Сидорке.

Это был московский дьякон Матвей, отчего-то прозванныйСидоркой. На рынке, где Сидорка выставлял себя царем, его признал какой-тознакомый. Признал и разоблачил. Ничтоже сумняшеся Сидорка сбежал в Ивангород,радостно присягнувший ему. Трехдневным звоном колоколов и пушечной пальбойнарод отпраздновал появление хоть какого-то царя (безвластие уже всех порядкомизнурило), и тотчас все разрозненные казачьи отряды со всей округи сбежались напризыв нового самозванца. Так что у Сидорки очень быстро образоваласьсобственная армия. Тогда он вступил в переговоры со шведским королем, которыйготов был признать Сидорку русским государем – ради союза против Польши, радиполучения части российской земли. Переговоры начались, однако король шведскийвозьми да помри. Сидорка двинулся ко Пскову. Чуть только взял город и добралсядо власти, как начал делать огромные поборы и вести себя распутно. Это оченьбыстро надоело псковичам. Почуяв недоброе, Сидорка бежал из города, не надевдаже шапки, однако погоня настигла его и привезла обратно, приковав цепями клошади. Подержав вора изрядно в подвале, его повезли в Москву, однако отрядподстерег Лисовский – тот самый сподвижник князя Романа Рожинского, некогдаотличившийся под Троицей. Теперь он шатался со своими войсками по Московии,ставши одним из тех воронов с железными клювами, которые терзали ее нещадно.Лисовский так хотел завести себе нового «царька», что начал одолеватьсопровождавшую Сидорку охрану. Казаки, волоча за собой лошадь, на которой сиделсвязанный вор, ударились в бегство. Вдруг Сидорка грянулся оземь; тогда кто-тоиз казаков взял да и приколол его копьем к земле. Просто так, на всякий случай– чтоб не достался спасителям!

Лисовский ушел ни с чем.

Покуда Сидорка был жив, Заруцкий неудержимо возмущался егонаглостью, требуя от тех городов, которые брал с ватагой своих донцов,присягать царевичу Ивану. Все были уверены, что ребенок – сын Димитрия: этопридавало его имени весомость. Ну кто стал бы присягать сыну казачьегоатамана?! Поэтому, как ни ныло ретивое у Заруцкого, он был принужден признатьправоту Марины, которая называла сына Иваном Дмитриевичем. Единственное, чтоутешало казака, это уверенность, что сын назван в его честь. Он был настолько вэтом убежден, что даже не спрашивал у Марины, так ли это. Но ведь она все равноне призналась бы, что дала ребенку имя не столько Иван, сколько Ян, и думалапри этом отнюдь не о Заруцком, но о черноглазом юноше по имени Янек Осмольский…

Именно желание хоть как-то закрепить свои права на сына,казалось Марине, и побудило Заруцкого называться иногда Димитрием. Когда онзахватил Астрахань и утвердился в этом городе, убив воеводу Ивана Хворостинина,астраханцы так и надписывали свои челобитные: «Царю-государю Димитрию,государыне-царице и великой княгине Марине Юрьевне и государю-царевичу ивеликому князю Ивану Дмитриевичу».

Астрахань стала последним прибежищем «царской семьи»,прошедшей за минувшие четыре года, кажется, все круги ада, испытавших и огонь,и воду, и медные трубы.

Да разве только они одни переживали муки? Разве не горела вадском огне и вся страна?