Миновало несколько дней, за время которых Заруцкийисподтишка наблюдал за Димитрием, словно охотник, выслеживающий добычу. Хоть иобещал ему Матвеич, что угомонит царька, а все ж ныло сердце атамана оттревоги.

Марина же избегала его, не хотела и слова сказать. Авпрочем, она мало выходила из дому – все хворала после родов. И Барбара былапри ней неотлучно, никак не поговоришь…

И вот именно в это время в Калугу пришел на рысях татарскийотряд с предложением Димитрию: принять его под свои знамена. Во главе быликасимовец Петр Урусов и его брат.

Ох, как обрадовался Димитрий! Пошли пиры, а потом татарыпопросили устроить для них псовую охоту.

Как-то так получилось, что отправились немногие: Петр Урусовс братом, и еще самые близкие им люди, да Димитрий с Матвеичем и несколькимибоярами. Взяли с собой и Стефку.

Она очень любила охоту, а уж верхом ездила – казакпозавидует. Изумляла она Димитрия и своим владением саблей, и меткостьюстрельбы. Нет, Стефка никогда не была обузою на охоте, поэтому он взяллюбовницу без спора.

Марина только вздохнула завистливо, глядя, как выезжаеткавалькада из ворот. До чего же она сама любила охотиться там, в Самборе! Новсе это осталось в прошлом, а о прошлом Марина старалась не вспоминать.

День был для охоты горазд – ясный, солнечный, морозный, нотихий. Однако удача не шла. В конце концов всем надоело попусту мотаться полесу – подъехали к заранее разбитому шатру, отобедали, выпили крепко… настолькокрепко, что после этого Димитрий и Стефка верхом ехать уже не могли.Раскинулись в нарочно для всякого случая взятых санях, смеялись, болтали сПетром Урусовым и его братом, ехавшими по обе стороны саней. Тут же мотался насаврасой, мохноногой лошаденке и Матвеич…

И вот Петр оглянулся на далеко растянувшихся по дороге бояри негромко спросил Димитрия:

– Сделай милость, государь, покажи то место, где тымоего царя Ураз-Махмета в Оку сунул?

Стефка глаза вытаращила, ничего не понимая, дивясь такойнаглости. А с Димитрия мгновенно слетело благодушие:

– Что ты сказал, морда татарская?! Да как ты смеешь?!Ураз-Махмет сам меня чуть на тот свет не отправил, он засаду…

– Врешь! – вздохнул Урусов. – Врешь ты все.Ты царя за то убил, что боялся, как бы он сына своего от тебя не увел иконников его к полякам не переманил. Я знаю, как дело было. Только в тот деньвы за лесом от других охотников скрылись, как ты и дружки твои, Михаил Бутурлини Игнатий Михнев, на царя напали и закололи его кинжалами. Бросили убитого вОку, а потом назад поскакали, крича, что на вас напали… Так вот прошу тебя:покажи, где мой царь встретил свой смертный час. Тогда, быть может, я тебя ипрощу…

– Врешь, – продолжал упорствовать бледный досиневы Димитрий, не в силах постигнуть, как мог Урусов догадаться о случившемсяс Ураз-Махметом. Все было проделано в тайне, все следы были похоронены. И вотподи ж ты – тайное стало явным! Кто-то предал своего государя… Но кто?!

Димитрий прекрасно понимал, что признаваться никак нельзя,что, признавшись, он как раз и подпишет себе смертный приговор.

– Не было этого!

Он затравленно озирался, но помощи ждать было не от кого.Отряд изрядно отстал. Димитрий понял, что татары нарочно задерживают верных емулюдей. Он один, один – только Стефка да Матвеич рядом. Стефка от страха чутьжива… А что ж Матвеич молча трусит на своей лошаденке и не вступится загосударя? Да он спит на скаку, что ли?!

И вдруг Димитрий почувствовал, как что-то твердое уперлосьему в бок под шубою. Насторожился…

Боже ты мой! Да ведь это Стефка незаметно тычет его рукоятьюпистоли!

Ай молодец, девка! Откуда у нее оружие? Да это сейчасневажно, откуда. Главное, что оно есть!

Димитрий незаметно перехватил рукоять. Теперь надо быстрорешить, кто из двух татар опасней. Наверное, все же Петр. Стрелять надо в него.Как бы второго отвлечь хоть на краткий миг?.. Вот кабы Матвеич сообразил этосделать!

Словно услышав его мысли, дремлющий Матвеич вдруг приоткрылглаза и ласково сказал:

– Да ты покайся, Гриня. Облегчи душу перед смертью.

– Что?! – выдохнул Димитрий, ничего не понимая.

– Что слышишь. Уж я-то знаю, какую смерть принялУраз-Махмет. Передо мной-то не лукавь, покайся. А еще расскажи, как ты внучкумою Манюню на смерть обрек. Она ведь, бедняжка, жизни себя сама лишила оттого,что ты ее покинул и предал!

– Это ты меня предал! – завопил Димитрий, теряяголову от злости, и, выхватив из-под бока пистолет, выпалил в грудь Матвеичу.

Старик мешком свалился с лошадки, и в то же время саблибратьев Урусовых с двух сторон обрушились на лежащих в санях Димитрия и Стефку:

– Вот тебе за нашего царя месть!

«Месть… месть…» – отдалось в голове умирающего самозванца.Из кровавой тьмы высунулось вдруг страшное женское лицо: губы стиснуты, бровигрозно нахмурены. «Кто такая? Манюня? Нет, больно страшная… Да она ведь неживая! Она ведь личина для ряженых… Она… Та самая!»

В последнем проблеске жизни Гришка Отрепьев вспомнил личину,которую бросил на труп царя Димитрия. Имя личины уже не вспомнил – умер. А ведьона звалась – Немезида [77].

Заслышав выстрел, отряд Димитрия метнулся было догонятьсани, однако татары выхватили сабли и сдерживали русских несколько минут, покане раздался дикий, торжествующий посвист Урусова. В ту же минуту касимовцыбросили сражаться и понеслись обратно в Калугу.

Сани стояли при дороге. Русские доскакали до них и увиделидва мертвых, залитых кровью тела. Поодаль на дороге кулем валялся застреленныйМатвеич…

Так, словно невзначай, покончено было с человеком, которыйнекогда забыл себя, чтобы унаследовать судьбу другого. Как сказал некий егосовременник из числа иноземцев, «русские не забудут его, пока свет стоит».

Беда только, что эта память пахла кровью, дымом и смертью.

Когда Димитрия привезли в город, Марина выскочила на крыльцов чем была. Вопила, рвала на себе волосы, требовала мести.

Калужане, впрочем, смотрели на ее горе довольно-таки равнодушно:им порядком осточертела власть Димитрия, да опасно стало жить в городе, которыйполяки в любую минуту могли предать огню из-за того, что он приютил мятежников!Многие втихомолку крестились, что избавились от такого постояльца.