– Кто-кто, – пробормотал тот и сделал передживотом округлое движение.

Заруцкий еще пуще покраснел, однако голос его звучалспокойно:

– Почему это – мой? У нее небось свой мужик есть.

– Мужик-то он мужик, однако детей никогда зачать несможет. Манюня сказывала, что пыталась его врачевать, да никак. А уж она былазнахарка знатная, если ей не удалось лечение, значит, никому не удастся.

– Ну и что? – продолжал защищатьсяЗаруцкий. – Мало ли кто мог…

– Немало, – покладисто согласился Матвеич. –Однако первое, мне рассказали, как ты ее на руках от Рожинского унес – еще там,в Тушине. А уж когда я в монастыре увидал, что ты ее вновь на руки берешь…

– Кто еще знает? – прервал Заруцкий, решивсмириться с неизбежным и встретить опасность лицом к лицу, как всегдавстречал. – Он знает?

– Он-то и послал меня все у тебя выведать, –признался Матвеич.

– Послал? Так ты ко мне подсылом? – вздыбился надстолом Заруцкий. – Я думал, ты как друг, как дед Манюни пришел тоску моюразвеять, а ты пришел, чтобы у меня душу вынуть да этому упырю продать?!

– Почему ж это – упырю? – сердито уставился нанего Матвеич. – Хоть ты и по нраву мне, хоть и Манюня тебя хвалила, а всеж не дам я тебе государя нашего порочить. Кабы не он, мы с Манюней так игорбатились бы век на Романовых, так и сдохли бы в навозной куче, куда былисудьбой определены. А так… Небось, кабы Манюня не потонула, царицей бысделалась! Нет же, обвела его вокруг пальца эта польская ведьма!

Заруцкий даже отпрянул, услышав эти слова. Гибель Манюнибыла для него тяжким ударом, однако по складу своей натуры он умел думатьбыстро и быстро принимать решение. Ему и в голову не приходило обличить Димитриякак виновника смерти Манюни. Зачем?! Сама виновата, коли поверила лживым словамсвоего «Грини». Не она первая, не она последняя обманута обещаниями жениться,но не все ведь кидаются с обрыва вниз головой! Опять же – думал Заруцкий вовсене о мести Димитрию. Он заботился о самой Манюне…

Жалко было ему бедную девку до смерти, а еще жальчестановилось, когда он представил, как бросят ее тело где-нибудь при дороге, вжальнике, где расклюют бренную плоть черные вороны да зверье растащит по лесам.Самоубийц запрещено было хоронить с отпеванием, по обряду. Эта мысль мгновеннопромелькнула в голове Заруцкого, и в следующую минуту он уже приступил куговорам Репки.

Маленький желтолицый человечек оказался очень добродушен иохотно поклялся Заруцкому молчать – тем паче что до смерти боялся легендарногоатамана. Труднее было с девчонками, которые видели, как Манюня кинулась в реку.В конце концов Заруцкий поладил и с ними – наполовину застращал, наполовинузадобрил деньгами. Теперь по всем рассказам единогласно выходило так, чтоМанюня нечаянно сорвалась в реку с обрыва, который внезапно начал осыпаться унее под ногами, а Заруцкий – раненый, хромой – не успел ее спасти.

Красавицу похоронили как положено, по обряду, и у Заруцкогослегка отлегло от души. Хотя ложь его была шита белыми нитками и он несомневался, что правда, рано ли поздно, выйдет наружу, да и так ведома людямпроницательным, все же совесть его была чиста перед Манюней. Но слышать, какглупый старик возвеличивает того, кто стал причиною гибели его внучки, слышать,с какой ненавистью говорит он о Марине, Заруцкий не мог. Предчувствие говорилоему, что Димитрий задумал расправиться с женой. И атаман был готов на все,чтобы охранить женщину, которую любил без памяти.

– Царицею стала бы, говоришь? – повторил он, сненавистью глядя на старика. – Да что ты знаешь, глупец! Возвеличиваешьобманщика, а ведь именно из-за него Манюня в воду кинулась и жизни лишилась!Да-да! Она вовсе не упала с обрыва нечаянно – она убила себя, когда еененаглядный Гриня другую за себя взял, а ее прогнал, да еще наказал казакуприколоть ее где-нибудь втихаря. Только потому, что боялся: Манюня его с паниМариной поссорит. На всякий случай велел убить! Вот она и не перенесла этого. Атебе полно Марину Юрьевну оговаривать – небось всем известно, как она не хотелаидти за нового Димитрия. Отец уговорил да поляки, да монах этот, который былпри Димитрии, а потом убрел неведомо куда.

Матвеич побелел. Заруцкий ожидал, что старик набросится нанего с кулаками, начнет спорить, мол, не могла Манюня покончить с собой, однакоМатвеич молчал. Потом вдруг сгорбился и тихо-тихо заплакал – так жалобно, какплачут только старики и дети… И атаман понял: Матвеич это давно подозревал, ноне давал веры себе, потому что после гибели Манюни один остался у него свет вокошке: Гриня, Юшка – Димитрий. И вот этот свет погас.

Заруцкий мысленно попросил у Манюни прощения. Но теперь ондолжен был спасать женщину, которую любил, спасать своего ребенка!

– Коли не веришь, – угрюмо пробормотал он, –могу Репку кликнуть, подтвердит.

– Какую еще Репку? – полным слез голосом спросилМатвеич.

– Не какую, а какого, – невесело усмехнулсяЗаруцкий. – Это болдырь, полутатарин, которому Димитрий и приказал Манюнюна копейцо вздеть. А он ее пожалел. Я потом с него слово взял, что он никомуправды не скажет, но, если велишь, покличу его и от клятвы разрешу.

Матвеич тяжело вздохнул:

– Покличь.

Пришел Репка, служивший теперь в сотнях Заруцкого, и,побуждаемый атаманом, еще раз рассказал несчастному старику, как все было в тотдень – последний день жизни Манюни.

Матвеич долго потом всхлипывал, сморкался, стенал, надрываядушу Заруцкому, наконец успокоился и сказал:

– Ладно, Иван Мартынович. Ничего я ему не скажу – самзнаешь, про что. А то еще, не ровен час, убьет тебя наш супостат. Он же сущаясобака на сене – сам не ам и другому не дам. А уж злобный, а уж мстительный…Сызмала такой был, я ведь его во-он с каких годов помню, – он показалневысоко над землей. – Бедный наш боярин Александр Никитич на своей шкуреэто испытал, да и другие многие. Промолчу. Только ты сам поберегись несколькоденечков.

– Почему несколько? – насторожилсяЗаруцкий. – Что ты задумал, старик?

– Там увидишь, – ухмыльнулся Матвеич. –Позволь мне только с Репкой поговорить и не спрашивай, о чем! А еще позвольпослать его по одному делу. В память о Манюне тебя слезно молю!

Ну что было Заруцкому делать, как не согласиться! Он ничегоне понимал и не знал, кроме одного: Матвеич спешно послал Репку аж в лагерькасимовских татар с наказом непременно найти Петра Урусова, крещеного татарина,замещавшего теперь в войске Ураз-Махмета.