как сам Шоу относится к Ленину. Еще в 1924 году, после смерти Владимира Ильича, он сказал корреспонденту «Известий»: «Я не сомневаюсь, что настанет время, когда здесь, в Лондоне, будет воздвигнута статуя Ленина... Ленин — величайший государственный деятель Европы...»

И теперь, приехав в Москву, Шоу прежде всего посетил Мавзолей.

Он поймет. Он пристыдит зарвавшуюся аристократку, объяснит ей, что и чужие святыни надо чтить.

Нас, свидетелей глумливой выходки леди, было немного — человек шесть. От ошибочного поступка удержал меня мудрый старик — хозяин комнаты. Он рассудил, что нельзя портить настроение другу нашей страны. Ведь приехал-то Шоу «с этой буржуйкой вместе. Стал бы виноватить и себя за ее дурость и злость».

Тогда девчата-коммунарки, и я вместе с ними, решили отомстить леди Астор своими силами и средствами. План был сколь наивен, столь же и вдохновенен.

В клуб, куда направились гости, осмотрев квартиры коммунаров, мы срочно созвали десятка полтора самых голосистых парней и девушек. Разместились полукругом, не на сцене, а прямо в зале, в простенке между двух окон. Несколько человек сидели кто на подоконниках, кто на скамьях, а двое или трое (хорошо помню, и я) — на небольшом столике, неизвестно зачем тут оказавшемся.

В программу председателя, конечно, входило обратить внимание Шоу, Асторов и других на диаграммы, показывающие развитие хозяйства коммуны. Их много было развешано на стенах.

Наш самодеятельный концерт был сверх программы.

Но если взмывающие вверх красные, синие, зеленые линии диаграмм, если круги с разноцветными секторами давали пищу уму, — концерт взбудоражил чувства.

Ах, как мы пели! С каким самозабвенным воодушевлением! С какой яростной силой отрицания мира старого и влюбленностью в наш новый мир!

Белая армия, черный барон, —

гудели парни.

Но от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней! —

подхватывали звонкие девичьи голоса. Слово «британских» мы выговаривали особенно четко, глядя в упор на леди.

Зажигательно спели «Наш паровоз» и «Мы — кузнецы».

Спели и шуточные нелепицы, которые в те времена искренне считали антирелигиозными:

Долой, долой монахов, Долой, долой попов! Мы на небо залезем — Разгоним всех богов.

А в заключение снова — песни борьбы и победы.

Бернард Шоу (мы уже любили его) весь светился восторгом, а леди кисло поджимала губы (к нашему полному торжеству). Время от времени она просила Киршона перевести некоторые фразы и, выслушав, цедила свое неизменное — пропаганда. Это мы понимали без перевода. И наш задор все возрастал.

Последние слова припева «Варшавянки» прозвучали у нас так:

На баррикады! Буржуям нет пощады! Марш, марш вперед, Рабочий народ!

Это было столь выразительно, что все, кто тут был, и гости и хозяева, принялись аплодировать.

Аплодировала и леди. Что ей оставалось делать?..

Эти наши ответные атаки на зловредную леди Астор дядя Ваня живо представил и полностью одобрил. Ему не терпелось узнать, что же там, в коммуне, было еще, услышать побольше о Бернарде Шоу. Но беседу пришлось прервать, так как я куда-то очень спешила...

С самого начала мне было совершенно ясно, что писать о «любознательных» миллионерах, тем более о Бернарде Шоу я не буду. Не осмелюсь, не имею морального права. От Москвы специальным корреспондентом был Владимир Киршон, вскоре он и опубликовал в «Правде» очерк «Неудачи леди Астор». Материал в центрально-черноземную областную газету дал работник Воронежского издательства Абрам Григорьевич Броун. Статья была напечатана в «Коммуне» за подписью «Григ».

А я после отъезда гостей прожила в коммуне целую неделю и уже дома, в Воронеже, написала большой очерк для «Подъема» — «Человек у «станка». (Речь шла не о заводском станке, слесарном или токарном, а о станке, где содержатся животные.)

Свиноферма коммуны, производящая бекон для экспорта в Англию, не сразу стала высокомеханизированным образцовым предприятием. Путь был труден.

Об этом я и рассказала. О хозяйской гражданственной тревоге стенкора Федора Баскакова, о бессонных ночах председателя Табалы, о сверхрадикальных мерах заведующего свиноводством Владимира Соболева: на самый отстающий участок дал наряд своей жене! Чуть до развода дело не дошло. А потом она так «заболела» фермой, что слабых поросят брала домой, из соски выпаивала. За свой беззаветный ударный труд награждена Вера Соболева орденом Ленина, но это уже позднее.

В конце очерка было упомянуто о посещении коммуны Асторами.

Мне понадобилось несколько английских фраз. Я пошла туда, где могла получить помощь. Дядя Ваня терпеливо прослушал два довольно длинных отрывка, которые я ему прочитала, и вставил нужные фразы.

Я редко показывала дяде Ване свои литературные опыты — стеснялась. Но тут, расхрабрившись, прочитала еще и концовку:

Творческий подъем ударного коллектива настолько велик, что его трудно не ощущать даже пораженному классовой слепотой врагу. Конечно, лорды не сознаются в этом. Легче отдать должное вещественным результатам нашей работы, чем признать преимущества системы.

Впрочем, мы не собираемся перевоспитывать лордов. Этим займется в свое время английский рабочий класс.

Пусть себе кушают наш бекон, а мы будем создавать гиганты пятилетки. Мы-то знаем настоящую цену вещам. Ни эта свиноферма, ни даже Днепрострой и Кузнецкстрой — не самоцель. Все наше строительство — средство для великой реконструкции человеческих отношений.

— Ну как? — спросила я. И уже неотвратимо скользя, как на санках с горы, от захватывающей дух смелости к знобящей робости, на всякий случай подстраховалась: — Редактору нравится!

Стало так стыдно, что загорелись щеки.

А дядя Ваня ничего и не заметил. Задумчиво сказал:

— Тут ты верно написала: мы действительно мерим все точной мерой, ценим настоящей ценой. Но нам легче это делать, мы живем в первом в мире Советском государстве. А каково было ему в самой консервативной стране бросить дерзкий вызов обществу, показать подоплеку буржуазной демократии, морали, лживость религии, фальшь семейных отношений, алчный грабеж богачами своих «младших братьев», стыдливо прикрытое показной филантропией. Но за тобой, Оля, должок, — спохватился дядя Ваня, — ты ведь оборвала тогда на полуслове.

Успокоившись, что разноса моему очерку, видимо, не будет, но и чуть-чуть задетая, что ему не уделено большего внимания, стала рассказывать.

Вообще к этому дню я уже успела так выговориться и дома, и в писательсксй среде, что мне порядком надоело повторять одно и то же. Сама почувствовала, что сценка — Шоу в хороводе детсадовских малышей — подана сусально.

Дядя Ваня поморщился.

А ведь на самом деле там, в коммуне, и этот эпизод был непосредственным, искренним. Просто я не сумела одухотворить его.

Не произвело впечатления на дядю Ваню и мое описание торжественного обеда.

После обеда гости отдыхали. Но не в приготовленных для них комнатах,