яростно замотал головой и стал говорить, что он не менее ответственен за случившееся, нежели двое других ребят. Якобы он уже множество раз и сам катался в Бостон и помогал спланировать, как туда поехать и куда там пойти; якобы никто на него не давил и не заставлял вкладывать в это дело больше своей доли; якобы Томми с Грэмом говорили ему, что он, если хочет, может просто постоять в сторонке, и что он все это делал совершенно добровольно.

— Все так опешили, что даже не знали, что сказать, — добавил Бен. — Потом просто вежливо поблагодарили нас за выступление и отправили восвояси.

Вот только Бен не стал рассказывать ребятам, о чем они говорили с Ахмедом по пути обратно в общежитие.

— И зачем, скажи, я врал тогда ради тебя?

— Но это же полный абсурд — продолжать утверждать то, что мы все там утверждали! Все же прекрасно понимают, что это ложь.

— Ты хоть спасибо-то мне за это скажешь?

— Даже когда я отсюда уеду, мы можем по-прежнему переводить тебе деньги. — Бен посмотрел на него так, что Ахмед мгновенно пожалел о сказанном.

— Я вовсе не поэтому выступал твоим адвокатом. А потому, что ты хотел здесь остаться. — Сколько-то шагов они прошли в молчании. — И лично я не думаю, что Сент-Джеймс вообще стоит того, чтобы за него платить. В смысле, твоему отцу за меня.

Ахмед ничего не ответил, но потом все же задумчиво кивнул.

И вот теперь, в то время как Ахмед остался в общежитии, освобожденный от службы в тот день, когда должно было зачитываться решение о его наказании, Бен с потолка капеллы собирался стать свидетелем конца для них обоих, пусть даже его собственный конец должен был настать немного позднее. Как только Эстон озвучит решение об исключении Ахмеда, Бен поползет обратно, в то помещение, где стоит карильон, сядет за инструмент и опустит руки на его гигантскую клавиатуру. И он не перестанет издавать несусветную какофонию, пока они не отыщут другой ключ, не поднимутся сюда и не выгонят его из школы тоже. Мысленно он уже наслаждался тем, как по всему кампусу будут раскатываться долгие вибрации колоколов.

Время потихоньку шло. Колокола на башне еще два раза возвестили о минувшем часе, и наконец Бена разбудил мягкий, перекатывающийся гул далеких голосов. Он поднял голову, оглядел это место, похожее на огромный чердак, и очень живо представил, как мог бы здесь жить — исчезнув с кампуса, избавившись от любой ответственности за что-либо и кого-либо и надеясь, что Элис все время гадает, куда же он мог пропасть. Сейчас он словно сделался актером второго плана в жизни Ахмеда.

Бен вновь склонился к проему в потолке, но теперь наряду с боязнью упасть пришло опасение того, что кто-то может посмотреть наверх и его заметить. Он попытался отыскать глазами то место, где сидит Элис, но оно было слишком далеко от него, в другом конце здания. Бен попытался представить, как, должно быть, смотрится оттуда, снизу, его лицо — как маленький белый полип в открывшемся проеме.

В первый раз за несколько месяцев Бен различил еле слышное и очень знакомое пиканье пятящегося бульдозера. Строительство бассейна, затеянное отцом Ахмеда, возобновилось.

Между тем орган капеллы заиграл какой-то гимн, который Бен не узнал. Впрочем, он не мог с полной уверенностью сказать, то ли вообще никогда его не слышал, то ли это, напротив, какая-то знакомая мелодия, только кажущаяся сумбурной в этом огромном подстропильном пространстве. Множество голов внизу, прежде перемещавшихся туда-сюда относительно друг друга, наконец образовали ровные ряды. Закончив первое произведение, орган заиграл другое, и до Бена донесся шум, когда все встали с деревянных скамей. Люди внизу начали петь, но Бен по-прежнему не мог различить, что это был за гимн.

Когда песня закончилась, в церкви воцарилось долгое молчание. Обычно такое случалось, когда должен был держать речь какой-то учащийся или выступать певческая группа капеллы, однако сейчас там не планировалось ничего подобного. Возникла просто пустота. Бена охватило нетерпение, и он почувствовал себя глупо из-за того, что оказался здесь. Разве так трудно было выслушать решение внизу, рядом с другими ребятами? Неужели этот его крошечный бунт был настолько срочен и необходим?

Длинное здание капеллы пребывало в тишине.

Потом он увидел, как светловолосая макушка Эстона тронулась с места и в два шага оказалась на кафедре. Его голос доносился настолько издалека, что звук казался пропадающим и запоздалым, как будто все говорилось на пару мгновений раньше.

— …Не следует слишком легкомысленно относиться к дисциплине… Учащийся, поступивший в школу Сент-Джеймс, заслуживает своего места здесь, и каждый… человек ценный и уникальный. Тем не менее… должен сам доказать, что он или она… сознательно придерживается школьных правил… ученик осознанно рвет ту материю, что связывает нашу школу воедино… должно иметь определенные последствия… И долговременное здоровье целого должно превалировать над временным состоянием любого, взятого в отдельности… непростое решение… насущная необходимость.

На несколько секунд Эстон выдержал паузу.

— …Применение наркотических средств… На территорию кампуса… Грэма Лессетера просят покинуть школу. За… наркотических средств и принесение их… кампуса… Томаса Лэндона просят покинуть школу. За… В присутствии… применение наркотических средств Ахмед аль-Халед… испытательный срок… один год и… дней исправительных работ.

Эстон умолк. Бен перекатился на спину, снова растянувшись на металлическом трапе. Казалось, если что-то сейчас опустится сверху на него, оно продавит его тело сквозь решетку. Ему так хотелось услышать мощный звук карильона. Хотелось, чтобы школа проявила всю свою суровость, чтобы свершилось некое всех отрезвляющее правосудие… Но в то же время он был очень рад за своего друга. Он уже представлял Ахмеда, наслаждающегося прогулкой по лесу по пути к вечерней трапезе. И может быть, шейх еще проявит к нему немного терпения.

Но администрация-то какова! Вся эта громкая школьная этика явилась лишь маскировкой животной потребности к выживанию! Благовоспитанность, прикрывающая неумолимый аппетит.

— …Помолимся!

* * *

Прежде чем спуститься, Бен выждал, пока все удалятся из капеллы. Он запер за собой дверь в башню, вышел наружу и под низким хмурым небом пересек лужайку перед церковью. Было время первого урока, и в кампусе стояла тишина. Бен не мог заставить себя ни пойти на уроки, ни отправиться завтракать или тренироваться, ни делать домашнее задание, ни лечь спать — ему не хотелось ничего. Сейчас он пожалел, что закрыл на ключ дверь в башню капеллы, так ответственно следуя правилам мелких школьных шалостей.

Напротив лужайки Бен увидел небольшое кирпичное здание почты, столь вызывающе тихое и неподвижное, и по привычке вошел туда, чтобы проверить свою ячейку. Там