Было естественно, что первыми поднялись сербы. Те из них, которые жили в горах Черногории, на самом деле так и не были полностью завоеваны, и их независимость под властью князей-епископов династии Петровичей-Негошей с резиденцией в Цетинье была официально признана Турцией в 1799 г. Это, конечно, стало стимулом для собственно Сербии, которая после освобождения Венгрии оказалась на самой северной границе Османской империи со своей столицей Белградом – стратегически важным городом, который турки дважды на время проигрывали Габсбургам в XVIII в. В конце этого века Белград стал важным центром развития стремления сербов к национальной независимости под сильным культурным влиянием из Южной Венгрии, где православное сербское меньшинство имело своего митрополита в городе Карловицы (ныне Сремски-Карловци) и где начал свою деятельность первый выдающийся сербский писатель Досифей Обрадович, получивший образование в Австрии, Германии и Англии.

Чрезвычайно важно, что Обрадович позднее стал министром образования в свободном правительстве Сербии, созданном руководителем сербского восстания Георгием Петровичем, который стал известен под именем Кара (Черный) Георгий и основал династию Карагеоргиевичей. Карагеоргий воспользовался сопротивлением, которое было спровоцировано в приграничных регионах приходящей в упадок Османской империи жестоким обращением турецких янычар, которые, однако, вскоре тоже взбунтовались против своего султана. Организованное восстание началось в 1804 г. в районе между реками Морава и Дрина и имело серьезные шансы на успех, когда два года спустя началась еще одна Русско-турецкая война. В плане отвлечения на себя сил турок мужественная борьба воинственных сербских крестьян оказалась полезной русским войскам, которые продвигались через Дунайские княжества и Болгарию, никогда не вступали в контакт с сербами и практически бросили их на произвол судьбы, когда в 1812 г. в Бухаресте был заключен мирный договор[64]. Самому Карагеоргию пришлось искать убежище в Венгрии.

Несмотря на последовавшие жестокие репрессии турок и ввиду отсутствия какой-либо помощи извне, борьба за свободу возобновилась в год созыва Венского конгресса под руководством нового национального вождя Милоша Обреновича. Этот бывший соратник Карагеоргия теперь стал его соперником в освободительном движении, а его потомки Обреновичи почти на сотню лет – соперниками Карагеоргиевичей не без вредных последствий для общего дела. Милош прекрасно понимал, что в данных обстоятельствах конечной цели – полной независимости – нельзя достичь немедленно, и, восполняя недостаток военной силы искусной дипломатией, он пытался постепенно добиться от Турции уступок. В 1817 г. Обренович получил от султана титул князя Сербии, но Сербии, ограниченной Белградом и поэтому гораздо меньшей, чем территория, которую занимал сербский народ. Увеличить это ядро восстановленного сербского государства, а также саму ограниченную власть, данную его правителю, – такова была программа политики Сербии на следующий век.

К сожалению, в том же 1817 г. соучастие Милоша в убийстве своего соперника Карагеоргия, по ошибке обвиненного в измене делу национального освобождения, стало окончательным разрывом между двумя этими родами в то время, когда единство было так необходимо. Тем не менее сербы воспользовались Русско-турецкой войной 1828–1829 гг., хотя главные военные действия происходили на востоке Балканского полуострова далеко от Сербии. На этот раз мирный договор включал обещание автономии Сербии[65], и на следующий год (1830) Милош Обренович был признан султаном, как наследный правитель слегка увеличившейся территории Сербии, с которой были почти полностью выведены турецкие войска. За этим успехом в 1831 г. последовало появление сербского митрополита в Белграде, что было важным претворением в жизнь политической автономии через церковную автономию и частью настойчивых усилий князя в направлении культурного развития восстановленной территории. Что касается сербов, оставшихся в Венгрии под властью Габсбургов, то теперь ситуация кардинально поменялась. Сербы из собственно Сербии, сбросившие турецкое иго, теперь, находясь под довольно абстрактной властью султана, имели больше свободы и возможностей для национального развития, чем их сородичи по другую сторону Дуная. И в то же время Сербия была свободна от контроля со стороны греков в церковной области, который на протяжении всего периода османского господства все христианские народы империи должны были терпеть в дополнение к политическому угнетению турками.

По этой самой причине стремление греков к национальному освобождению несколько отличается от других христианских народов Балканского полуострова. С одной стороны, ни у какого другого народа нет более древней и благородной истории, чем у греков, и вообще на протяжении всех веков владычества турок их положение было более благоприятным, чем положение сербов или болгар. Но, с другой стороны, следует четко разграничивать две вещи. В Константинополе Греческую (Восточную Римскую) империю вытеснила Османская империя, однако патриархат продолжал играть чрезвычайно важную роль, унижаемый и используемый султанами в качестве политического орудия, но всегда признаваемый духовным лидером всех православных без разграничения национальностей. В этой связи, равно как и в торговых отношениях, греческий язык всегда находил широкое применение во всей империи, на дипломатической службе которой отличились многие греки. Однако сохранилась чисто эллинская традиция, которая уже к концу существования Византийской (Восточной Римской) империи приобрела явно национальный характер и теперь, когда Османская империя, в свою очередь, клонилась к закату, развилась наряду с другими современными национальными движениями. Вдохновленное памятью о Древней Греции, это новое эллинское движение не имело имперских амбиций, но подобно другим стремилось освободить национальную территорию, практически отождествляемую с Древней Элладой, от унизительного турецкого ига и создать на ней независимое государство.

Ввиду своего специфического характера как движения за возрождение Древней Греции это движение нашло отклик в Западной Европе пусть даже только среди энтузиастов-романтиков вроде лорда Байрона, который отдал свою жизнь за освобождение Греции[66]. Но также и с политической точки зрения существовал особый интерес к стремлениям греков – средиземноморского народа, территория которого, включая острова в Эгейском море, имела огромную стратегическую значимость для всех средиземноморских держав и, особенно, для Великобритании. Греки, гораздо лучше известные западному миру, чем другие народы Балканского полуострова, по всем этим причинам имели гораздо больше шансов получить поддержку извне и для своей культурной и политической программ, представленных тайным обществом Союз друзей (Philike Hetairea), которое было создано в год созыва Венского конгресса с филиалами за пределами Османской империи. Однако по тем же самым причинам греческий патриархат в Константинополе с меньшим воодушевлением относился к революционному движению, испытывавшему влияние французских идей, которые казались угрозой положению православной церкви во всей империи и свели бы греческую проблему к одному из национальных вопросов в процессе распада империи.