несет его честь, – понял он. – И готова ответить за поступки отца даже сейчас, когда он во власти демона».

– Мир тебе, племянница. Сам Алагай Ка не в силах причинить нам вред в этом месте.

В ее ауре отразилось услышанное – слова шар’дама ка. Она позволила себе украдкой оглядеться в великом храме, не выпуская из поля зрения отца и оседлавшего его демона.

С огромных люстр на них взирали глаза героев, горевшие светом, который наполнял залы. Они разожглись ярче, когда их заметил Джардир, но снова пригасили по его воле. Вблизи от короны храм пробудился и отзывался на все его помыслы, как на Священное Слово.

Фонтаны по-прежнему били; святая вода извергалась дугами из полых костей, бассейны были чисты и прозрачны. Напившись из них, Джардир и его спутники мгновенно взбодрились.

Джардир прозревал коронным видением силу костей, их энергия пульсировала в унисон с сердцем храма и драгоценностями венца. Эти несметные тысячи воинов умерли с Эверамом и Шарак Ка в сердце, и сия общность, праведность цели павших запечатлелись в мощах.

В отличие от Шарик Хора на поверхности, где солнце выжигало значительную часть силы, здешние кости пребывали под землей и накапливали энергию тысячелетиями.

– Все сверкает, как новое, – сказала Ренна. – Так где же люди?

– Боюсь, что мы на них смотрим, – ответил Джардир, уверенно держа курс на большой купольный зал, где правоверные собирались на молебен.

За внушительными дверями висели костяные клетки для узников, ожидающих суда Эверама.

Джардир взглянул на Алагай Ка, который зарылся в платье Шанджата. Коронное видение обострилось, и стало понятно, что демон прицепился к его товарищу, как никогда раньше, – словно зараза, которая распространилась всюду, где соприкоснулась их плоть, и превратила двоих в одно целое.

Но здесь, в своем месте силы, Джардир волевым посылом без труда разорвал хватку демона. Движение пальца – и одежды Шанджата открылись; сгребающий жест – и устрашенный, обезумевший демон отклеился от его товарища, как грязный бинт, и завис в воздухе – достаточно было палец поднять.

– Ты не войдешь во внутренний храм, князь Най, и не осквернишь священной земли Шарик Хора.

Поворот кисти – и демона швырнуло к висячей клетке. Та, подчинившись воле Джардира, распахнулась, приняла узника и захлопнулась.

– Это надежно? – спросил Пар’чин.

Джардир щелкнул пальцами. Кости откололись от стен и выстроились в шеренги мечеными пиками, окружив клетку со всех сторон и нацелив внутрь смертоносные острия. Демон зашипел, но отступить было некуда, и он замер в центре.

– На Ала нет тюрьмы прочнее, Пар’чин. – (Строй костей уплотнился, став похожим на куст терновника, скрыв демона полностью.) – Отец зла уже не ведает ни о чем, что происходит вне узилища. Если он попытается бежать, я узнаю – и против него восстанет сам ксар.

Пар’чин долго смотрел на него:

– Хорошо, что мы друзья, а то порой я боюсь тебя до умопомрачения.

– И я тебя, завен, – улыбнулся Джардир.

Пар’чин вскинул взгляд, когда отворились двери в молитвенный зал.

– Разве только снаружи. Здесь невозможно отрицать, что ты шар’дама ка.

Пар’чин не назвал Джардира Избавителем, но готовность к этому обозначилась в его ауре, подвергнув сомнению все, во что он искренне верил, и то, чем гнушался.

Джардир положил руку ему на плечо:

– Мир тебе, друг мой. Если в этом месте я Избавитель, то никогда не достиг бы его без тебя.

С последним пожатием он повернулся к дверям.

Шанвах взяла за руку по-прежнему скованного Шанджата:

– Идем со мной, отец.

Воин последовал за ней, и она наконец начала впитывать окружающие чудеса. Ее глаза округлились и заблестели от подступивших слез.

Ксар продолжал говорить с Джардиром, и многое, очень многое становилось ясным. Он без труда отследил по ауре прошлое Шанвах. Он увидел, как ее натаскивали – подобно ему самому – в темном подземном дворце, понял, что ей преподали только безрадостные уроки войны. Узрел горделивый восторг, который вспыхнул, когда он нарек ее шарум’тинг, и померкшую славу, когда она потерпела поражение в схватке с дживах Пар’чина. И новый повод для гордости, когда они нанесли удар по мозговикам, явившимся в Анох-Сан, а после – опять бесславие, как только князь Най завладел ее отцом.

Но сейчас, когда Алагай Ка заперли, ее лицо просветлело от изумления, и Джардир постоял, запоминая это выражение, прежде чем повернулся и повел процессию вперед. Двери глухо затворились позади, запечатав их в самом священном месте на Ала.

Зал мог вместить тысячи человек. Сидеть и преклонять колени полагалось на окружавших алтарь скамьях из отшлифованных костей. В самом алтаре стоял такой же, как в Даре Эверама, Трон черепов, одетый в электрум и дополненный драгоценными камнями, которые незримо сливались с другими в его короне, как воссоединившиеся любовники.

И здесь, как в Даре Эверама, у трона находились подушки, на которых лежала древняя старуха, обнимавшая, словно во сне, резной, увенчанный огромным рубином костяной футляр со свитком внутри.

Джардир поднялся к алтарю один, его спутники остановились. Он уже издали понял, что женщина давно мертва, но святилище сберегло ее тело. Морщинистая плоть посерела, но время ее не тронуло. Казалось, что она миг назад испустила дух.

Старуха была облачена в белое, не считая черного головного платка, отличительного знака дамаджи’тинг. Умершая была вождем этих людей. Вероятно, последним.

Джардир опустился на колени и благоговейно потянулся за свитком. На мгновение их руки соприкоснулись, и перед его взором промелькнула вся ее жизнь. Она родилась в ксаре. Ни разу не вышла за его стены. Никогда не видела луны и солнца. Жизнь прошла в трудах и молитвах, кропотливом пополнении Шарик Хора костями, волосами и кожей, по мере того как окружающие один за другим умирали. Ее последние годы прошли в беспросветном одиночестве, в прекрасной тюрьме Шарик Хора.

Джардир надрывно всхлипнул при мысли об этой жертве, так живо ощущая сущность усопшей, что мог, казалось, дотянуться до ее призрака в конце одинокого пути.

Он различил материнский голос: «Неужели ты хочешь забрать с Небес невесту Эверама?»

Он принял эти слова и дал им отлететь. Да. Ради Первой войны он готов пожертвовать даже ее небесным покоем. Это было не больше, чем от него ждали по отношению к сыну Ренны ам’Тюк, которого он прозревал в ее чреве.

Но может быть, подобное и не нужно – если вообще возможно. Джардир отнял руку и взял футляр.

Это была вылущенная бедренная кость некоего богатыря, отполированная и покрытая метками, – те являли собой произведение искусства, какого Джардир еще не видывал. Он оценил линии силы и понял,