На тех фотографиях доктор Хемингуэй плохо выглядит. Он будто плавает в своем темном костюме, слишком худой, его борода и волосы поседели, а лицо стало изможденным. На фотографии с Эрнестом Эд с гордостью смотрит на сына, однако в чертах его лица заметна озабоченность. В последние два или три года врачу становилось все тяжелее. В феврале он написал Грейс, когда она зимой отправилась с ежегодным визитом к брату в Калифорнию: «Мне, конечно, нужен отдых – до сего дня в 1928 году я не спал ни одной ночи целиком», но добавил, что практика приносит доход. Ситуация с флоридскими инвестициями продолжала ухудшаться и стала для Эда большим ударом, поскольку он взял 15 000 долларов под залог дома в Оак-Парке, чтобы купить землю во Флориде. Ему пришлось регулярно перечислять платежи за флоридскую недвижимость; именно ради ссуды, для покрытия этих платежей, он в конечном счете обратится к брату, Джорджу Хемингуэю, который занимался недвижимостью. Джордж скажет, что если Эд не может производить выплаты, он должен сократить убытки и продать недвижимое имущество за любую цену, стараясь удержать только лучшее. У Джорджа будет много советов Эду Хемингуэю, однако в просьбе о ссуде он откажет.

Ухудшалось и здоровье Эда: его все больше беспокоила стенокардия, и ему приходилось постоянно носить с собой нитроглицерин. Недавно Эд диагностировал у себя диабет. Он принес домой весы, чтобы взвешивать пищу; ему придется уделять диете пристальное внимание всю оставшуюся жизнь. Инсулин, вещество, понижающее уровень сахара в крови, которое выделялось из поджелудочной железы животных, стал краеугольным камнем в лечении диабета еще в 1922 году. Эд Хемингуэй, без сомнения, вводил себе инсулин, и, аккуратно соблюдая диету, смог контролировать болезнь. Будучи врачом, он видел пациентов, страдавших от диабета в годы до появления инсулина, когда диагноз, по сути, становился смертным приговором, и единственным способом лечения была диета на грани голодания. В то время диабетики умирали вскоре после начала болезни от сердечного приступа, инсульта или почечной недостаточности. Возможно, именно такой исход Эд Хемингуэй видел для себя. Даже после изобретения инсулина болезнь оставалась опасной: диабетики могли потерять конечности из-за гангрены, вызванной невропатией, которая сопровождает заболевание.

Эд Хемингуэй страдал и от другого потенциально смертельного заболевания, из-за которого диабет виделся им в самом черном свете: клинической депрессии. Поскольку мы уже знаем о том, что Эд совершит самоубийство, как и добрая половина его детей, этот диагноз становится очевидным даже наблюдателю без медицинского образования. Депрессия, охватившая его старшего сына, словно линза, через которую мы можем увидеть, что происходило с Эдом Хемингуэем. Крайне тяжелая форма депрессия коварно настигла его, и он становился все более «нервным», параноидным и иррациональным. «Мой отец изменился… очень чувствительный, активный, решительный, жизнерадостный мужчина… превратился в раздражительного и подозрительного человека», – писала Марселина. Эд проводил долгие часы в своей конторе в доме на Норт-Кенилворт, стал запирать вещи в ящики и гардероб. Он больше никому не доверял, и это, по словам Марселины, было «мукой» для матери. Эд болезненно привязался к младшему сыну, Лестеру, одному из двух детей, остававшихся дома. Он брал мальчика на все вызовы и постоянно держал Лестера возле себя; Марселина писала, что Эд, «казалось, даже негодовал», если Лестер был в школе. В конце осени 1928 года, впрочем, Эд быстро переменил решение и отказывался брать Лестера с собой и запретил всем членам семьи ездить с ним в машине. Марселина позднее рассказывала, что семья поняла почему – Эд боялся, что за рулем его застигнет приступ стенокардии. Скорее всего, это был параноидальный бред.

В 1928 году Эд погрузился в воспоминания. Ему захотелось вернуть то счастливое время, когда, после окончания Оберлинского колледжа, он отправился с геологической экспедицией в Смоки-Маунтинз, где готовил всей группе пищу. Возвращаясь в апреле на автомобиле из Флориды, Эд, Грейс и Уилл заехали в Смоки, и эта поездка всколыхнула воспоминания Эда. Он мечтал пожить лагерем в Смоки с двумя сыновьями, Эрнестом и Лестером, ловить форель – Эд постоянно заводил разговор об этом в письмах той весной и летом. Он предлагал отправиться в такое путешествие в первую неделю октября. Однако Эрнест так и не ответил, и в конце концов Эд отступил. Лестеру пришлось бы пропустить школу, и Грейс решила, что тоже не сможет поехать (неясно, когда она захотела присоединиться к Эду, но, во всяком случае, это решение могло повлиять на Эрнеста). В письмах сыну Эд опасался, что у него самого может быть слишком много работы, чтобы он смог отправиться в горы. Но, добавил Эд, не желая расставаться с мечтой: «Если сможешь, сразу же напиши».

После столь неожиданного знакомства с сыном и его новой женой во Флориде Эд написал Эрнесту, что встреча была «как сон». Он не видел сына пять лет, и в последние пару лет отношения между ними – не только между Эрнестом и Грейс, но и между Эдом и Эрнестом – были очень сложными. Развод по-настоящему шокировал и оскорбил родителей Эрнеста так, что сегодня нам трудно это понять. Они любили Хэдли и Бамби и опасались того, что может случиться с этими отношениями. И хотя Грейс и Эд совершенно по-разному отклинулись на развод Эрнеста, справедливости ради стоит отметить, что Хемингуэи встревожились, обнаружив, как переменился их сын (он сам отрицал любые перемены). Они беспокоились о его благополучии, как умственном, так и душевном, растерялись, когда скандальная проза Эрнеста стала известной, и были искренне озадачены его растущей славой.

Сразу после встречи во Флориде Эрнест написал отцу о своих планах на лето с Полин. Сначала они решили, что Полин будет рожать в Канзас-Сити, где у Эрнеста были родственники и где им рекомендовали хороших врачей, но затем Эрнест начал размышлять над «Уиндмиром» и озером Валлун. Встреча во Флориде прошла гладко, и Эрнест, возможно, стал надеяться, что семья будет встречаться чаще. Он спрашивал, можно ли им с Полин приехать в Северный Мичиган. Смогут ли они остаться в «Уиндмире» или поселиться в соседнем коттедже Лумисов? Как Эд считает, получится нанять там повара и няню, и сможет ли Полин родить ребенка в больнице Петоски?

Трудно понять почему, но это письмо отпугнуло Эда. Ответы на вопросы сына были продуманно холодными. Он с радостью увидит Эрнеста и Полин в «Уиндмире», писал Эд в ответ, хотя они с Грейс, похоже, не успеют добраться до озера Валлун к 4 июля (предполагаемой даты родов), а весна, по слухам, будет «холодной». Марселина недавно купила дом Лумисов, сообщил он – а он не знает, разрешит ли она Эрнесту и Полин там оставаться или нет. Эд считал, что им будет трудно найти прислугу, и предполагал, что Полин лучше рожать в Сент-Луисе или Канзас-Сити, потому что больница Петоски годится только на случай какой-то чрезвычайной ситуации (хотя тут же добавил, что у Уэсли Дилуорта (друга Эрнеста) и его жены этой весной там появились на свет близнецы). «Если ты захочешь, чтобы я сопроводил твою жену в больницу Оак-Парка, – добавил Эд натянуто, – то буду рад предложить свои услуги».

Нам точно так же сложно понять, почему, в свою очередь, письмо Эда раздосадовало или обидело Эрнеста. Очевидно, не замечая готовности отца принять роды Полин в Оак-Парке (но не в Петоски), Эрнест предпочел счесть письмо отца «отказом», о чем и упомянул в своем ответе. Со своей стороны, отец, видимо, решил, что Эрнест проявил неуважение, поскольку не попросил в первую очередь Эда принять ребенка Полин. Эрнест промолчал, и Эд, похоже, почувствовал, что тот отвергает его предложение рожать в Оак-Парке. «Уиндмир» сам по себе оставался серьезной проблемой. Семья, несомненно, была озадачена или обижена тем, что Эрнест не хочет приезжать в дом уже взрослым человеком, хотя мальчиком он так любил это место. Эрнест наверняка был уязвлен тем, что Марселина купила коттедж Лумисов, и, вероятно, обвинял родителей, впрочем, несправедливо. Еще 31 мая Эрнест говорил Максу Перкинсу, что надеется уехать в Мичиган. Очевидно, Эд продолжал приглашать Эрнеста в «Уиндмир», потому что в июльском письме к родителям, написанном после рождения ребенка, Эрнест сожалел, что не смог приехать: «Написал я папе… спрашивая о том, как попасть в коттедж на Валлуне, но у меня отбили охоту». Хемингуэй-старший не прощал неуважения.