Но Эрнест упустил и хорошие статьи, когда сказал Максу придержать все, что появлялось перед Рождеством – то есть вдумчивые отклики умных критиков, которые за относительными достоинствами и недостатками отдельных произведений начинали видеть крупное литературное значение Эрнеста. Англичанин Сирил Коннолли, пишущий для «Нью стейтсмен», высказался прямо: «С мистером Хемингуэем мы сразу выходим на передний край борьбы в современной литературе». Далее Коннолли делал малопонятное сравнение с Гертрудой Стайн, но приходил к выводу, что Хемингуэй «по-прежнему остается самым способным среди дикой банды американцев в Европе». Он здраво рассуждал, что сравнение с Джойсом бессмысленно и что в настоящее время Хемингуэй «скорее темная лошадка, нежели человек, подающий большие надежды».

Как и некоторые другие рецензенты, Коннолли интересовался тем, как разворачивается творческий путь Хемингуэя. Эдмунд Уилсон, например, написал длинную рецензию в «Нью репаблик», где проследил, как раскрывался талант Хемингуэя в сборнике «В наше время» и романе «И восходит солнце», и сделал несколько интересных заявлений о мировоззрении Эрнеста и о том, как оно проявлялось в рассказах. Как и Коннолли, он был немного напуган сентиментальностью, проглядывавшей, по его мнению, из книги Хемингуэя (Коннолли отмечал «свирепую мужественность», за которую цеплялась «сильная, тихая сентиментальность»). Но Уилсон углубился еще дальше. «Драма Хемингуэя почти всегда включает некий элемент отваги, сострадания, чести – словом, мужества в самом большом гуманистическом смысле, который только он может выявить в этих понятиях». Он продолжал: «Его точка зрения, образ мыслей любопытны… он кажется настолько привычным к человеческим страданиями, и, хотя и против своей воли, так равнодушно, так безнадежно смирился с ними, что протестует против них только насмешкой и проклятием порядочного человека, который проигрывает игру». Но Уилсон сумел схватить еще и то, насколько глубоко писатель вовлечен в свое творчество – так глубоко, что превратил персонажей и все происходящее в новый, современный вид искусства.

В сборник «Мужчины без женщин» вошли одни из лучших рассказов Эрнеста: «В чужой стране», «Белые слоны», «Убийцы», «Непобежденный» и «На сон грядущий». «Непобежденный» определяет корриду в качестве неотъемлемого элемента испанской культуры (гораздо сильнее, чем бессвязная, а местами и пустая «Смерть после полудня»). «Белые слоны» обнажают чрезвычайно сложные отношения, а сам рассказ сгущен до абсолютной сути. «Пятьдесят тысяч», независимо от того, является ли этот рассказ первым примером жесткой криминальной литературы в США, дает основание существованию целого жанра. Автобиографический герой рассказа «На сон грядущий», сдержанного, но мощного заявления Хемингуэя о последствиях войны, показывает глубокое понимание покалеченной души и как компенсировать травму, даже если герой знает, что это невозможно. И тем не менее некоторые рассказы – «Che Ti Dice La Patria», «Банальная история» и небольшая пьеса «Сегодня пятница» – кажутся неубедительными, по сути, это просто поза и ничего больше. Немногие «сборники рассказов» были объединены так же красиво, как «В наше время» (если его вообще можно назвать сборником рассказов), однако «Мужчины без женщин» не смог достичь единства первого сборника. Как и многие прозаики, Эрнест так или иначе продумывал романы, когда сочинял рассказы. (Свой следующий роман, «Прощай, оружие!», он писал поначалу как рассказ.)

«Мужчины без женщин» получили блестящий отзыв Дороти Паркер. За всем, что происходило с Эрнестом, когда он становился легендой, она наблюдала довольно некритически. После выхода в свет «И восходит солнце», писала Дороти, роман «хвалили, обожали, анализировали, продавали, осуждали, запрещали в Бостоне; ему было предоставлено все необходимое сопровождение». Она назвала сборник «Мужчины без женщин» «поистине великолепной работой», хотя и признала, что рассказы «печальны и ужасны». С проницательностью Дороти увидела рассказ «Белые слоны», зарисовку из жизни мужчины и женщины и их отношений, где мужчина пытается убедить женщину сделать аборт, как «тонкий и трагичный». В заключение она писала: «Его влияние, как знает любой читатель, опасно. Кажется, с такой легкостью он пишет эти простые вещи. Но взгляните на мальчиков, которые тоже пытаются писать».

Юмористка из «Алгонкина» решительно питала слабость к Эрнесту. Впервые она с ним встретилась на борту «Рузвельта» в феврале 1926 года, на котором они с Робертом Бенчли пересекали Атлантику, где был и Эрнест, отправившийся в Нью-Йорк улаживать издательские дела после выхода «В наше время». У них было много времени, чтобы узнать друг друга. Паркер повстречалась с Эрнестом еще раз в ноябре того же года в Париже, когда возвращалась домой из Испании. «Я была тронута вашей приятностью и сочувствием», – сказала она и с нетерпением стала ждать того момента, когда сможет прочесть книги, которые Эрнест дал ей при встрече. Эрнест не разделял ее чувств. Дороти рассказала ему подробности аборта на поздней стадии, который ей пришлось сделать недавно, о попытке самоубийства и еще о какой-то недавней неудаче. Больше всего он был оскорблен, или, по крайней мере, сосредоточил на этом злость, ее нелюбовью к Испании. Он искренне любил Испанию – не только корриду, но и сердечных людей, медленный темп жизни, красивые горы – вот это все. Кажется, Эрнест невзлюбил саму Дороти.

Эрнест написал о Паркер длинное и жестокое стихотворение, которое при их жизни не публиковалось, под названием «К трагической поэтессе», и раскрыл в нем подробности личного характера, которыми она, видимо, поделилась с ним во время их последней встречи. Эрнест упоминал мертвый плод, говорил, что она слишком легко отказалась от попыток самоубийства и высмеивал неудачные отношения Дороти с мужчинами. Он откровенно злорадничал по поводу того, что она еврейка, и обращался к «еврейским щекам» ее «круглой задницы». Стихотворение «К трагической поэтессе» состоит из восьмидесяти двух строк и прежде в биографиях Хемингуэя цитировалась подборка из особенно оскорбительных первых сорока строк. Вторая половина стихотворения состоит из нагроможденных оскорблений на Паркер и остальных, кто, по глупости, не оценил Испанию (и неизбежно речь заходит о корриде). Может быть, Паркер сказала что-то не то Эрнесту, и он решил, что она ведет себя как типичный дрянной американец в чужой стране, который торопится судить целые страны или народы. Но так вели себя очень многие американцы за границей. Ф. Скотт Фицджеральд, например, вообще отверг Италию в целом и был невысокого мнения о Франции – пока не полюбил эту страну. В любом случае, высказывание Паркер об Испании было слишком незначительной ошибкой, чтобы на нее можно было списать такое оскорбительное стихотворение.

Нет никакого внятного объяснения гневу Эрнеста. Трудно понять, зачем ему нужно было брать на себя труд сочинять длинное стихотворение, чтобы изложить свою точку зрения – какой бы она ни была. Такой, похоже, была реакция Полин. Эрнест отправил ей стихотворение во время стодневной разлуки, и Полин, чье критическое мнение взяло верх над любовью, ответила ему: «Мне совершенно не нравятся стихи о Дотти, Эрнест». Это выходит за рамки, писала она, все равно что «купить одежду для слона и надеть ее на мышь». Неясно, какой представлял Эрнест аудиторию этих стихов; едва ли он надеялся опубликовать их. По-видимому, он собирался распространять стихи между знакомыми. Так, нет объяснений мотивам Эрнеста, прочитавшим это стихотворение перед собравшейся у Маклишей компанией в 1926 году, куда входили и Дон Стюарт с женой, близкие друзья Паркер. Несомненно, он считал стихотворение смешным. Но Стюарты с тех пор держались от него подальше. Ада и Арчи Маклиш все же остались друзьями Эрнеста, хотя и поступившись своими убеждениями – после того, несомненно, весьма неприятного вечера.