В начале сентября Эрнест и Полин погрузили вещи в «Форд» и отправились в дорогу. Их конечной целью был Йеллоустонский парк. По пути они заехали в Шелле, крошечный городок у подножия гор Бигхорн, чтобы найти Оуэна Уистера. Когда-то это был очень популярный автор рассказов о ковбоях и успешного романа «Виргинец» (1903), все еще приносившего Уистеру большие деньги. Несомненно, подростком Эрнест читал «Виргинца», поскольку природа, которая описывалась в романе, и отдельные детали – грубые шутки, перестрелки, искусство верховой езды – его необыкновенно привлекали. Сам Виргинец был незабываемым героем, благородным и галантным, и при этом жестким, когда нужно было быть жестким. Тогда почти каждый американец знал его коронную фразу: «Улыбайся, когда говоришь так!» – почти такую же известную, как сегодня, например, «Валяй, сделай мой день». Еще в феврале Эрнест сообщил Перкинсу, что считает «Достопочтенную землянику» Уистера, появившуюся в «Лучших рассказах 1927 года» Эдварда О’Брайена, «лучшим рассказом, что я прочел за адски долгое время… Чудесно хороший… и пример нашему поколению, как надо писать».

Первое знакомство Эрнеста с Уистером было заочным. В Париже Эрнест подружился с Баркли Макки Генри, автором романа «Обман» (1924) и мужем Уитни Вандербильт, дочери Гертруды Вандербильт. Генри был немного знаком с Уистером. Он передал ему экземпляр «В наше время» Эрнеста. Сборник Уистеру не особенно понравился, но он проявил интерес к молодому писателю, и позже Генри отправил ему «И восходит солнце» и «Пятьдесят тысяч». Генри довольно сообщил Эрнесту, что Уистер восхищался романом и рассказом. «Было б мне тридцать, – писал Уистер Генри, – хотел бы я так писать». Эрнест был в восторге и признался Генри, что не удивлен, что Уистер не стал хвалить «В наше время», потому что сборник «был предназначен для твоего и моего поколения, и нельзя было рассчитывать, что люди старшего возраста поймут его».

На Эрнеста произвело громадное впечатление все, что он видел на Западе. Он полюбил Вайоминг, когда обнаружил, что природа в США намного красивее европейской (единственным, хотя для того времени весьма значительным исключением была невозможность хороших лыжных прогулок). Неудивительно, что по одной лишь этой причине он навестил Уистера в августе. Эрнеста до странности привлекал писатель, немало потрудившийся для того, чтобы вписать ковбоя в национальную психику. Уистер был хорошим другом Тедди Рузвельта, который сыграл важную роль в создании легендарного и романтического образа Запада. Встреча Уистера и Хемингуэя была успешной, оба понравились друг другу. Они встречались еще несколько раз и семь лет вели переписку.

В августе они проговорили в основном о Роберте Бриджесе, редакторе журнала «Скрибнерс мэгэзин», которого называли «старым Додо». Эрнест знал, что Бриджес испугается возможных трудностей «Прощай, оружие!» с цензурой, а Уистер поделился историей о том, как Бриджес вырезал цитату из письма Тедди Рузвельта в статье, которую он написал для журнала. Потом Уистер и Эрнест выехали на реку Снейк порыбачить, к ним присоединился сын Уистера – Карл. В эту поездку Уистер познакомил Эрнеста с сомнительной практикой стрельбы по луговым собачкам из пистолета на ходу из автомобиля (чем Эрнест развлекался все время, пока оставался на западе, иногда из двенадцатизарядного винчестера). Позже Эрнест сказал Уолдо Пирсу, что Уистер показался ему «милейшим старичком». Уистер остался в еще большем восторге от встречи с Эрнестом. Он был другом Генри Джеймса и часто говорил о нем с Эрнестом: «Мне нравилось видеться с вами, – сказал ему Уистер. – Я так не раскрывал душу с тех пор, как в последний раз разговаривал с Генри Джеймсом в Рае в 1914 году». В письме к Максу Уистер назвал Эрнеста «юным фениксом». Он был чрезвычайно убежденным консерватором и негодовал по поводу того, что считал упадком нравственности и культуры в 1920-е годы, и, возможно, убедил себя, что Хемингуэй, увлеченный ценитель природы, является крылатой надеждой, восставшей из пепла. (По-видимому, он решил не считать «И восходит солнце» безнравственным романом.)

В третью неделю сентября Эрнест и Полин отправились в Пигготт и по дороге заехали в Канзас-Сити, где Полин надеялась увидеться со своим акушером. К 25-му числу они были в Пигготте. Полин, конечно, была безумно рада увидеть сына после месячной разлуки. Патрик был окружен безмерной заботой бабушки и дедушки, домработницы Лилли Джордан и Джинни, которая вернулась в США посмотреть на племянника. Сейчас, восемьдесят лет спустя, считается общепринятым, что в течение первого года младенец не переносит длительной разлуки с матерью, но в 1920-е и 1930-е годы родители думали совершенно по-другому, чему служит свидетельством обычай Эрнеста и Хэдли уходить в кафе и оставлять Бамби дома с котом. Патрика кормили из бутылочки, и в первые полтора месяца стало понятно, что это спокойный ребенок, который редко плакал и до сих пор не страдал коликами. Однако с самого начала Полин поставила себе условием, что в первую очередь она – жена Эрнеста, и старалась, насколько это было для нее возможно, оберегать его от трудностей и создавать подходящую обстановку для творчества. Свои приоритеты она ясно изложила в письме, которое написала Эрнесту из Пигготта до того, как отправилась к нему в Вайоминг. «Когда ты далеко, мне кажется, я просто мать, не очень внимательная, – писала она. – Но через три недели я… уезжаю в Вайоминг, где стану просто женой».

В Пигготте они узнали, что их сын стал весить в два раза больше, чем при рождении, и Эрнест увидел в этом возможность прихвастнуть. Мэри Пфайффер и Джинни уехали, взяв столь необходимый двухнедельный отпуск, и препоручили Патрика заботам Полин, Эрнеста и Лили. Эрнест решил отложить правку рукописи «Прощай, оружие!» до возвращения на Ки-Уэст и потому просто слонялся по Пигготту, помогая ухаживать на сыном, стрелял по мишеням и писал на роскошной веранде дома Пфайфферов. Здесь он написал рассказ «Вино Вайоминга», отталкиваясь от истории одной пары французов-католиков, с которыми познакомился в Шеридане и которые (что маловероятно) были бутлегерами.

Эрнест недолго оставался в Пигготте и уехал в Оак-Парк за рулем «Форда». Позже Полин приедет к нему в Чикаго, где он поселился в отеле «Уайтхолл». И хотя принято было считать, будто Эрнест скрывал приезд Полин в Чикаго, недавно было обнаружено письмо, свидетельствующее, что Эрнест привозил ее в Оак-Парк, пусть и ненадолго. Позже Полин писала «матери Хемингуэя»: «Когда я увидела [Эда] в Оак-Парке, то подумала, что он очень болен и, должно быть, сильно страдает». Посещение, скорее всего, было коротким, поскольку и Эрнест, и Полин подозревали, что его семья всем сердцем привязана к Хэдли (которую они продолжали любить, как мать Бамби) и что Эд и Грейс примут Полин только по прошествии времени. И все же семья была глубоко разочарована тем, что не повидалась с внуком, и Эрнесту больно будет понимать это, особенно из-за отца, о котором все так беспокоились. Урсула, которая теперь была замужем, приехала из Миннесоты одна, чтобы встретиться с братом. Санни было уже двадцать четыре года, и она все еще жила в отчем доме, работала у дантиста и была этим недовольна. Кэрол исполнилось семнадцать, а Лестеру тринадцать.

Грейс достигла успеха с новой карьерой – она зарабатывала деньги картинами и считала живопись своей работой, а не хобби. Она победила в нескольких конкурсах, но потерпела ряд неудач. В начале 1928 года, когда Грейс поехала навестить брата на Западе (где нарисовала несколько пейзажей), она отправила Эду семь картин для участия в конкурсе, организованном Чикагским институтом искусств. Эд, который необычайно поддерживал жену (вероятно, потому, что становился эмоционально зависимым от нее), направил комиссии «драгоценные картины моей любимой жены-художницы». Когда ее работы не прошли отбор, Эд утешил Грейс: «Продолжай в том же духе, и неважно, что там делает жюри». Он написал ей еще одно похожее письмо, убеждая ее погостить дольше: «Пусть все забудется. Рисуй другие картины».