На самом деле, у нее не было с собой никакой еды, кромебанки с рассолом и буханки ноздреватого, серо-белого хлеба местной выпечки,тоже обернутого газетой. Последние три недели Рита ничего не могла есть, крометакого хлеба, рассола и холодного куриного бульона с домашней лапшой. Именнобульона – от курятины воротило так же, как от прочей пищи. За эти три неделиколичество домашней птицы в Олкане изрядно поуменьшилось. Хорошо, что у Риты ссобой были деньги, потому что в карманах Павла с такой капризной гостьей быстрозасвистел ветер. Но уже вскоре ни за какие деньги нельзя было купить курицу вОлкане и в округе. Не помогало даже то, что вареное мясо отдавали хозяевам –Павел его тоже не ел. Может быть, стыдился питаться за счет Риты, а может быть,и правда терпеть не мог курятины, как уверял.

– Нет, – сказала очередная хозяйка, – больше я тебе курочкуне продам. Вареная, знаешь, яйца нести не обучена!

Ну что ж, людей можно было понять. И хоть соседка Павла тетяАгаша, добровольно исполнявшая в Олкане обязанности фельдшерицы, стоматолога,гинеколога и заодно парикмахера (а также изготовителя лапши для загостившейсягостьи), кляла Риту почем зря и настаивала, что ей еще недели две, самое малое,нужно в постели провести, если не хочет на свою «женскую голову» (тетя Агашапочему-то так говорила) неприятностей нажить, тянуть время Рите больше былонельзя. Да и не могла она больше сидеть, вернее, лежать в Олкане! Нет и нет!

В печальные года

Известен нам ответ:

Нет в мире слова – «да»,

Есть только слово – «нет».

Проводница кончила наконец скалить зубы и опустила лесенку.Павел легко поднял сумку, поставил на подножку, поднялся сам:

– Которое купе?

– А как желательно, с мужчинами ехать, в женской компанииили в одиночестве? – спросила проводница вроде бы Риту, но так и ела при этомглазищами Павла. – Свободные купе имеются…

– Думаю, что в одиночестве. Верно? – угрюмо проговорилПавел, не оборачиваясь к Рите. Но она все равно кивнула.

– Тогда в восьмое, – проводница, совершенно забыв про билет,про Риту, пошла вслед за приглянувшимся мужчиной, играя глазами, бедрами,улыбкой – словом, всем существом своим. – Вот сюда заходи, располагайся…

Она уже даже сделала движение закрыть за собой дверь купе,но тут донесся паровозный свисток, и кудрявая опомнилась:

– Ой, да вы ж провожающий! Немедленно покиньте вагон, поездотправляется.

Павел сунул сумку под полку и вышел в коридор. Остановилсярядом с Ритой:

– Ну…

Она молча кивнула.

– А к Марине Ивановне зайдите, – повторил он то, о чем неединожды было переговорено. – Вдруг… Она, знаете, достойна этого за свои страдания…Хотя я почти убежден, что она тоже откажется.

– Посмотрим.

– Провожающий, покиньте вагон! – благим матом уже заоралапроводница, рысью пробегая к тамбуру и хватаясь за поручни. Внизу нервическиприплясывал начальник станции, готовый дать отправление, но проводница помоталаголовой, и Общак разразился красочной тирадой, эхо которой донеслось и вкоридор, где замерли друг против друга Павел и Рита.

– Идите, идите! – испугалась Рита.

– Я напишу. Можно? – пробормотал Павел, не трогаясь с места.

– Конечно, я же оставила вам адрес.

– Рита… я все же хочу, чтобы вы подумали…

– О Господи, Павел, идите! Вы сумасшедший! Зачем вам чужойребенок? Да нет, я все равно от него избавлюсь, как только вернусь домой.Уходите, уходите же!

Обида, боль, беда,

Любовь, горенье, свет…

Мучительное «да»,

Спасительное «нет».

– Провожающий! – заблажила из тамбура проводница – ноосеклась, потому что Павел уже пронесся по коридору. Спрыгнул, словно забыв пролесенку, – Рита видела, что он с трудом удержался на ногах, – прихрамывая ипонурясь, побрел к станционному строению.

Поезд тронулся, станция, надпись «Олкан» и Павел уплыли,потом уплыл и широко улыбающийся, а может, орущий невесть что Общак, и просеки,и лесные делянки, и груды бревен – все уплыло, все расплылось в глазах…

Тем временем Общак подошел к Павлу.

– Ну так уехала, значит?

– Уехала, значит, – кивнул тот, глядя вслед поезду.

– А она правда иностранка?

– С чего взял?

– Тетя Агаша болтанула.

Павел остро глянул на него:

– А еще чего тетя Агаша болтанула?

– Ну чего… всем известно… в положении бабонька твоя. Оттебя, что ль, или нагуляла на стороне?

В голосе Общака не было ни малейшей издевки, тольконормальное мужское сочувствие.

– На стороне, – невесело сказал Павел. – И бабонька, увы, немоя.

– Ой, Пашка, больно ты мудреный, – от всего сердца сказалОбщак. – Увы… Мля! Ну, сказал бы – мать ее перемать, а то «увы», главное!

– Чем богаты, – пожал плечами Павел и пошел было прочь, ноОбщак поймал его за рукав:

– А коли не твоя, так за каким рожном приезжала сюда? ВОлкане знаешь чего говорят?

– Ну?

– Мол, приезжала просить тебя жениться на ней, а ты отказал.

– Это что, Ксюша твоя языком молотит? – хохотнул Павел. –Заткни уши. Все было не так, все было наоборот. Я просил ее замуж за меняпойти, а она отказала.

– Иди-ка! – не поверил Общак.

– Да сам иди, Колька, – устало пожелал Павел.

– Так за каким хреном она сюда наведывалась? – воззвал опятьОбщак.

Павел знал начальника станции. Приставала еще тот, почищелюбого особиста! Ему надо что-нибудь сказать. Хоть что-нибудь, чтоб отвязался!

Ну и скажет…

– Ладно, Колька, – вздохнул Павел. – Скажу, что ей тутпонадобилось. Мой отец, видишь ли, еще в восемнадцатом году зарыл в одномгороде клад, а секрет оставил этой женщине. Ну вот она и приезжала, чтобыспросить, нужен ли мне тот клад.

– Иди-ка! – восхищенно воскликнул Общак.

– Иди сам, – снова посоветовал Павел.