Совет русским революционерам не оставаться в Австрии имел под собой основания. Как и в Германии, в ходе мобилизации в Габсбургской монархии начал распространяться «чрезмерный страх перед шпионами»[770], массовый психоз (М. Ронге), нередко сталкивавший руководителей разведслужб с нежелательными инцидентами. Истерию по поводу подозрительных иностранцев в Австро-Венгрии нагнетала пропаганда правительства против «наглых игр политики царизма», якобы заславшего в Австрию «большое число подрывных элементов», чтобы «вредить общественной и государственной безопасности». Вышло даже «воззвание официальных органов ко всем гражданам, требующее из чувства патриотического долга обезвреживать эти опасные элементы везде где только можно». Населению предлагали сообщать о подозрительных лицах и передвижениях «в работающее в Военном министерстве управление военного надзора»[771]. К изумлению и досаде руководителя венского Эвиденцбюро, среди подданных враждебных государств, задержанных по необоснованному подозрению в шпионаже, оказалась и «одна ставшая впоследствии очень известной личность… В суматохе полиции и жандармерии приходилось… действовать быстро, потому что на долгие выяснения и наблюдения не хватало ни сил, ни времени. Это оставляли судам»[772].

Упомянутая личность, «господин фон Ульянов», невзирая на объявление Австрией войны России (6 августа 1914 г.) и поднимающуюся волну ксенофобии, была так уверена в своей неприкосновенности, что не только не позаботилась о собственной безопасности — но и со спокойной душой знакомилась с топографией будущего галицийского театра военных действий, предпринимая с полевым биноклем в руках и браунингом в кармане куртки длительные прогулки по возвышенностям на австро-российской границе и будущей линии фронта. В Кракове его товарищи в первые дни войны благодаря донесениям своих внутрироссийских и/или приграничных агентов продолжали оказывать австрийской военной разведке ценные услуги. Так, 9 августа от одного осведомителя, предположительно из ленинской дальневосточной сети, поступило сообщение, что против Дунайской монархии выдвигаются три сибирских корпуса[773]. Эта полезная для австро-венгерского Генштаба осведомительская работа на галицийское разведуправление не мешала жителям маленьких восточногалицийских курортных местечек Поронин и Белый Дунаец с неприязнью смотреть, как растет число чужеземных посетителей у «начальника штаба», осуществляющего рекогносцировку на месте предстоящих сражений. Когда служанка четы Ульяновых выразила сомнения насчет поведения русских господ, Крупская недолго думая отправила ее поездом в Краков, дав ей щедрое выходное пособие в качестве платы за молчание. Однако затем на множащиеся слухи обратил внимание вахмистр местной жандармерии. Проведя 7 августа у Ульяновых обыск, он обнаружил — помимо браунинга без разрешения на ношение оружия — разные таблицы, которые могли содержать шифр для секретных сообщений, и вежливо попросил иностранного гостя проехать с ним 6-часовым поездом в окружной центр Ноймаркт, чтобы рассмотреть дело в судебном порядке. В окружном военном суде выяснилось: человек, по ошибке арестованный на несколько дней, — «до сих пор невозбранно проживавший в Белом Дунайце русский революционер Владимир Ильич фон У л ь я н о в, называемый Л е н и н ы м [разрядка в тексте. — Е. И. Ф.]», о котором центральным военным органам известно, что «этот заклятый враг царской России наверняка ничего не делал для ее блага… зато может быть полезен ее противникам». Ленин был освобожден и уехал в Швейцарию[774].

Эпизод с ошибочным заключением Ульянова в тюрьму города Новы-Тарг (Ноймаркт, 8–19 августа 1914 г.) тут же был взят на вооружение Лениным и Крупской как доказательство отсутствия у Ленина каких-либо связей с секретными службами и якобы политического преследования его жандармами Габсбургской монархии[775] и в дальнейшем расписывался большевистской историографией в том же духе. На самом деле он содержит исчерпывающие доказательства его близких взаимоотношений с австрийским Генштабом до начала войны.

Человеком, тотчас пустившим в ход все рычаги, чтобы уладить недоразумение, просившим о письменном и устном заступничестве польских депутатов-социалистов, 9 августа самолично поехавшим в Ноймаркт, дабы ходатайствовать в местных высших инстанциях о немедленном освобождении своего «начальника штаба» («у Владимира Ильича генеральный штаб русской революции», имя Ульянова «хорошо известно в Вене»!) и выхлопотавшим Крупской разрешение на ежедневные свидания с мужем в тюрьме[776], был партиец, который два года назад привлек Ленина к сотрудничеству со своим краковским ведомством и о котором Ленин летом 1917 г. говорил, будто он не имеет ни малейшего отношения к его освобождению, — Я. С. Фюрстенберг-Ганецкий[777].

Съездив дождливым вечером 7 августа на велосипеде из Белого Дунайца в Поронин, где жили на дачах Ганецкий и Багоцкий, и со «спокойной улыбкой»[778] рассказав им о проведенном у него «дураком жандармом» обыске и нелепом подозрении в шпионаже, Ленин лично позвонил полицай-президенту Кракова, чтобы известить его о происшествии. Для надежности вслед за звонком он дал ему телеграмму с просьбой «телеграфировать [в] Поронин и старосте [в] Новый Тарг во избежание недоразумений»[779]. Когда на следующее утро в поронинскую жандармерию пришла телеграмма от краковского полицай-президента с указанием, что арестовывать Ульянова нет оснований, мнимый преступник уже сидел в поезде на Новы-Тарг, где его, по советским данным, в 11 часов утра препроводили в камеру № 5 местной тюрьмы. В последующие дни его допрашивали окружной комиссар и судебный следователь. Из протокола явствует, что Ульянов идентифицирован как известный политический деятель и литератор, пишущий под псевдонимом Ленин, знакомый с видными европейскими социалистами. Со стороны социалистов социал-демократический депутат галицийского сейма Зыгмунт Марек в телеграмме от 8 августа из Кракова в Новы-Тарг заверил, что «Ленин-Ульянов… безупречен и надежен». Кроме того, Марек вместе с Ф. Коном и Я. Ганецким телеграфировал депутату австрийского Рейхсрата, социал-демократу д-ру Виктору Адлеру, прося о помощи[780].