Объявленная в России 31 июля 1914 г. дополнительная мобилизация — невзирая на известный взгляд русских на мобилизацию и различную ее оценку в Берлине и Вене[724] — предоставила немцам достаточную причину для объявления войны[725]. После войны она служила замешанным в «проделке» чинам Военного министерства и/или Министерства иностранных дел краеугольным камнем в доказательствах российской ответственности за войну[726]. Их фиксация на данном факте вне всякой связи с историческими обстоятельствами при незаинтересованности в выяснении происхождения газетной утки задним числом свидетельствовала о том, какое огромное удовлетворение доставил им успех этого трюка[727].

Едва нашлась «причина войны» на востоке, позволявшая свалить всю вину на Россию, как стали сгущаться новые тучи на западе. 31 июля после обеда до императора дошло известие, поначалу звучавшее отрадно: у германского посла впервые создалось впечатление, будто Англия может занять «выжидательную позицию в случае вероятной войны»[728]. Новость показалась столь важной, что ее немедленно передали в Генеральный штаб, Военное министерство, Главный морской штаб и Имперское военно-морское ведомство. Следующие сообщения Лихновского тоже выглядели многообещающе. В первой половине дня 1 августа английский министр иностранных дел сэр Э. Грей спросил его по телефону, полагает ли он возможным «заявить, что, если Франция останется нейтральной в германо-российской войне, мы не нападем на французов». Когда Лихновский заверил, что возьмет на себя такую ответственность, его попросили подождать окончания заседания кабинета в этот день[729]. После полудня к нему зашел личный секретарь министра сэр У. Тиррел и, по словам Лихновского, сообщил, что сэр Грей хочет немного позже «сделать ему предложения по нейтралитету Англии», причем даже на тот случай, если Германия будет воевать как с Россией, так и с Францией (последние слова император подчеркнул!). Лихновский уведомил Министерство иностранных дел, что увидится с Греем в 15.30 и потом немедленно обо всем доложит[730]. Объявление о телеграмме Лихновского вечером, около 20.00, подействовало в берлинском дворце «как бомба». Император в последний раз увидел спасительную возможность войны на один фронт; даже перспектива войны на два фронта при гарантированном невмешательстве Великобритании в конфликт обнадеживала. Поэтому, несмотря на предварительный характер сообщения, он, потеряв голову от волнения, велел тотчас известить союзников и вызвал к себе начальника Генерального штаба, которого радостно огорошил решением: «Итак, мы просто идем со всей армией на восток!»[731]

Эти события и последующий спор между императором и начальником Генштаба показательны в нескольких отношениях. Во-первых, они доказывают, что Вильгельма II воздействие «июльских баррикад» на его российского кузена и, стало быть, «квалификационное свидетельство» большевистских коллаборационистов впечатлили гораздо сильнее, чем можно судить по сохранившимся документам. Видимо, в тот момент он счел реальным — при условии нейтралитета англичан — быстро разгромить Россию, продолжая разжигать там внутренние беспорядки, иначе испытанный им прилив оптимизма непонятен. Во-вторых, они открывают, что, сколько бы император ни настаивал, вопреки заверениям царя, подтвержденным и немецкими военными, будто начатая мобилизация автоматически и бесповоротно означает войну, ни он сам, ни его военные советники не считали это обязательным в случае запланированного западного развертывания. Наконец, они свидетельствуют, что император тогда совершенно не думал о финансово-экономических и материальных (как, например, потребность Германии в сырье) основаниях для нанесения первого удара на западе, а забыть о них он мог, только если полагал, что и на востоке война «сама себя прокормит», т. е. немцы благодаря быстрому продвижению в глубь сотрясаемой беспорядками и/или революцией страны доберутся до источников русских богатств и вознаградят себя за все потери.