первый раз.

–

Во время оное былое!..

В те дни ты знал меня, Кавказ,

В свое святилище глухое

Ты призывал меня не раз.

В тебя влюблен я был безумно.

Меня приветствовал ты шумно

Могучим гласом бурь своих.

Я слышал рев ручьев твоих,

И снеговых обвалов грохот,

И клик орлов, и пенье дев,

И Терека свирепый рев,

И эха дальнозвучный хохот,

И зрел я, слабый твой певец,

Казбека царственный венец.

За строфой XII в беловой рукописи следовали две строфы, приведенные в отрывках из «Путешествия Онегина»: XIII

Уже пустыни сторож вечный…

XIV

Питая горьки размышленья…

Строфа XV, из которой часть Пушкин включил в отрывки из «Путешествия Онегина», полностью имеется в рукописи:

«Блажен, кто стар! блажен, кто болен,

Над кем лежит судьбы рука!

Но я здоров, я молод, волен.

Чего мне ждать? тоска! тоска!..»

Простите, снежных гор вершины,

И вы, кубанские равнины;

Он едет к берегам иным,

Он прибыл из Тамани в Крым,

Воображенью край священный:

С Атридом спорил там Пилад,

Там закололся Митридат,

Там пел изгнанник вдохновенный19

И посреди прибрежных скал

Свою Литву воспоминал.

Далее следуют строфы XVI–XXIX, напечатанные в отрывках из «Путешествия Онегина». После этого в рукописи читаем:

XXX

Итак, я жил тогда в Одессе

Средь новоизбранных друзей,

Забыв о сумрачном повесе,

Герое повести моей.

Онегин никогда со мною

Не хвастал дружбой почтовою,

А я, счастливый человек,

Не переписывался ввек

Ни с кем. Каким же изумленьем,

Судите, был я поражен,

Когда ко мне явился он

Неприглашенным привиденьем,

Как громко ахнули друзья

И как обрадовался я!

XXXI

Святая дружба! глас натуры!!!..

Взглянув друг на друга потом,

Как Цицероновы Авгуры

Мы рассмеялися тишком…

–

–

–

XXXII

Недолго вместе мы бродили

По берегам эвксинских вод.

Судьбы нас снова разлучили

И нам назначили поход.

Онегин, очень охлажденный

И тем, что видел, насыщенный,

Пустился к невским берегам.

А я от милых южных дам,

От жирных устриц черноморских,

От оперы, от темных лож

И, слава богу, от вельмож

Уехал в тень лесов тригорских,

В далекий северный уезд;

И был печален мой приезд,

XXXIII

О, где б судьба ни назначала

Мне безыменный уголок,

Где б ни был я, куда б ни мчала

Она смиренный мой челнок,

Где поздний мир мне б ни сулила,

Где б ни ждала меня могила,

Везде, везде в душе моей

Благословлю моих друзей.

Нет, нет! нигде не позабуду

Их милых, ласковых речей;

Вдали, один, среди людей

Воображать я вечно буду

Вас, тени прибережных ив,

Вас, мир и сон тригорских нив.

XXXIV

И берег Сороти отлогий,

И полосатые холмы,

И в роще скрытые дороги,

И дом, где пировали мы, –

Приют, сияньем муз одетый,

Младым Языковым воспетый,

Когда из капища наук

Являлся он в наш сельский круг

И нимфу Сороти прославил,

И огласил поля кругом

Очаровательным стихом;

Но там и я свой след оставил,

Там, ветру в дар, на темну ель

Повесил звонкую свирель.

Среди ранних черновых набросков к «Евгению Онегину», возможно, относится следующий отрывок. С каким именно местом романа он связан, определить трудно:

«Женись». – На ком? – «На Вере Чацкой».

– Стара. – «На Радиной». – Проста.

«На Хальской». – Смех у ней дурацкий.

«На Шиповой». – Бедна, толста.

«На Минской». – Слишком томно дышит.

«На Торбиной». – Романсы пишет.

Шалунья мать, отец дурак.

«Ну так на Ленской». – Как не так!

Приму в родство себе лакейство.

«На Маше Липской». – Что за тон!

Гримас, ужимок миллион.

«На Лидиной». – Что за семейство!

У них орехи подают,

Они в театре пиво пьют.

БОРИС ГОДУНОВ

В сцене «Красная площадь» в черновике читаем (вместо реплики «Другого»):

Он обещал с боярами радеть

По-прежнему – а царство без царя

Как устоит? подымется раздор,

А хищный хан набег опять готовит

И явится внезапно под Москвой.

Кто отразит поганую орду?

Кто сдвинет Русь в грозящую дружину?

О, горе нам!

В сцене «Девичье поле. Новодевичий монастырь» в черновике было исключенное из белового текста место:

Другой.

И силюсь, брат,

Да не могу.

Первый.

Дай ущипну тебя

Иль вырву клок из бороды.

Второй.

Молчи.

Не вовремя ты шутишь.

Первый.

Нет ли луку?

и т. д.

На отдельном листке сохранился монолог Самозванца, который предполагалось включить после сцены у монастырской ограды:

После сцены VI.

Где же он? где старец Леонид?

Я здесь один, и всё молчит,

Холодный дух в лицо мне дует

И ходит холод по главе…

Что ж это? что же знаменует?

Беда ли мне, беда ль Москве?

Беда тебе, Борис лукавый!

Царевич тению кровавой

Войдет со мной в твой светлый дом.

Беда тебе! главы преступной

Ты не спасешь ни покаяньем,

Ни мономаховым венцом.

Сцена «Царские палаты» начиналась следующим образом:

Ксения (держит портрет).

Что ж уста твои

Не промолвили,

Очи ясные

Не проглянули?

Аль уста твои

Затворилися,

Очи ясные

Закатилися?..

Братец – а братец! скажи: королевич похож был на мой образок?

Феодор.

Я говорю тебе, что похож.