Его врачи тут же запротестовали в один голос. Член императорской семьи не должен подвергаться такому вот унижению, не так ли? Но сквозь протестующий гул отчетливо послышался голос Константина.

– Мне бы это понравилось, – заявил он, и Ямина покраснела. – Если ко мне должны прикасаться чьи-то руки, то пусть лучше они будут прохладными и мягкими, то есть такими, как, я думаю, у тебя.

Ямине в это время едва исполнилось тринадцать лет, и эти слова из уст того, кто уже становился мужчиной, показались вполне скандальными даже ей. Шокированные его словами врачи начали ахать и охать, но Константин стал настаивать на своем: нахлынувшая на него со стороны врачей волна удивления и негодования, казалось, придала ему еще больше решительности.

– Пожалуйста, покажите сейчас юной Ямине, как лучше всего заставлять изгибаться эти неподвижные конечности, – сказал он, глядя ей в глаза. Затем, обращаясь непосредственно к врачам, добавил: – Я уверен, что несомненный опыт таких сведущих людей, как вы, лучше использовать где-то в другом месте. Обучите эту девушку всему необходимому, и она, возможно, освободит вас и ваше время от занятия, которое в лучшем случае утомительное, а в худшем – абсолютно бесполезное. Если такую мертвую лошадь, как я, надо стегать, то пусть это делают руки помоложе.

При этом последнем заявлении, которое свидетельствовало о явном признании поражения, на лицо принца легла тень, вызванная то ли упреком самому себе, то ли сожалением. Но он сумел взять себя в руки и отогнал ее прочь, как противную и надоедливую трупную муху. Снова повеселев, Константин с облегчением вздохнул.

– Чему это может навредить? – сказал он, глядя уже не на врачей, а на Ямину.

Ямина натянула на себя темноту, как одеяло, позволяя тем самым скрыть ее от находящегося где-то там, выше ее, мира. Она держала у своей груди – ласково, как новорожденного малыша, – несколько пальцевых костей.

– Скажи, что мне делать, Ама, – шепотом попросила она.

Откуда-то из-за стен, в пространстве между которыми находилась эта темнота, доносились пронзительные звуки труб и громкие радостные крики огромного числа людей. Даже здесь, глубоко под дворцом, где фундамент упирался в основание самого мира, было чуть-чуть слышны крики осаждающих город турок, и Ямина еще сильнее сжала находящиеся в ее ладонях тоненькие кости.

– Мама сегодня с тобой, Ама? – спросила она, и хотя ответа, конечно же, не последовало, ей, по крайней мере, стало легче уже от этих слов… «Ама»… «Мама»… Они были ласковыми, теплыми и приятными. Более приятными, чем какие-либо другие из слов, которые она знала.

Она уже рассказала им все то, что говорила Елена. Она всегда рассказывала им все. Страдая от отсутствия близких родственников, от того, что рядом с ней нет теплой плоти любимых людей, Ямина находила для себя утешение в этой коробке костей. У каждого человека есть что-то такое, что он держит в секрете, причем зачастую прежде всего от близких ему людей. Какой бы ни была любовь между двумя людьми, у каждого из них всегда имеются мысли и тайны о самом себе, которые явно не понравились бы противоположной стороне, а потому их помещают в потайную комнату, существующую только в воображении и в памяти. О существовании в рассудке человека подобной комнаты – не говоря уже о ее содержимом – не принято было сообщать ни одной живой душе. Однако то, чего Ямина не смогла бы рассказать матери и няне при их жизни, она вполне могла рассказывать их останкам.

Когда-то очень давно, едва не заблудившись в дворцовых садах, она набрела на пожилого пчеловода, возившегося возле своих ульев. Поначалу она испугалась и буквально задрожала при виде пчел – сотен этих насекомых, – которые летали строго по прямой линии то к своим маленьким домам, то куда-то прочь от них. Их жужжание, впрочем, действовало успокаивающе, как гул находящейся где-то далеко толпы, и вскоре она перестала бояться и позволила пчеловоду, высокому, ссутулившемуся под тяжестью прожитых лет человеку, поделиться с ней кое-какими своими знаниями.

Он рассказал ей, что при обращении с пчелами самое главное заключается в том, чтобы рассказывать им все. На кончик его крючкообразного носа села пчела, но его это, похоже, совсем не испугало. Заметив пчелу, он лишь покосился на нее, а затем снова стал смотреть на Ямину.

Уставившись на насекомое, которое ползло вверх по его носу и затем по его лбу, она спросила, что он имеет в виду под словом «все».

– Именно то и имею в виду, маленькая госпожа, – ответил пчеловод. – Все, что происходит со мной и с каждым членом моей семьи. В общем, все. Их особенно интересуют рождения, бракосочетания и смерти, но я стараюсь сообщать им даже о самых тривиальных событиях.

– А что произойдет, если вы не станете этого делать? – оживившись, спросила Ямина. – Ну, то есть не будете говорить им все.

– Это было бы ужасной ошибкой с моей стороны, – покачав головой, сказал старик. – Пчелы почувствуют, что я от них что-то утаил.

– И что тогда? – не унималась Ямина.

Ничего не ответив, он поднял правую руку, которую держал расслабленной возле своего бока. Между его большим и указательным пальцами сидела пчела, и он протянул руку к Ямине так, чтобы его ладонь вместе с сидящим на ней насекомым оказалась как раз под ее носом. Она присмотрелась и увидела, что жало пчелы воткнулось своим кончиком в плоть старого пчеловода. Ахнув, Ямина потянулась, чтобы сбросить насекомое.

Пчеловод спокойно, не торопясь убрал свою руку в сторону. Пальцем другой руки он начал тихонечко, с предельной осторожностью подталкивать пчелу сбоку. Подчинившись его настойчивому подталкиванию, насекомое начало двигаться, медленно описывая круг против часовой стрелки. Со стороны это выглядело даже забавно: малюсенькие ножки пчелы перемещались наподобие того, как вскидывает ноги шагающий вбок пони. После парочки полных оборотов кончик жала пчелы уже не вдавливался в кожу пчеловода, и на мгновение Ямина увидела, что жало стало закручиваться, как свиной хвостик. Получалось, что подталкивание пальцем помогло пчеле убрать без причинения какого-либо вреда свое оружие.

– Видишь? – спросил старик, переведя взгляд на Ямину. – Если бы кто-то из нас сбросил пчелу с моей руки, ее жало было бы вырвано из туловища. Она была бы сильно поранена и наверняка бы умерла. Дав ей возможность высвободиться, я позволил ей выжить, улететь и… и, конечно же, сделать мне еще больше меда.

Ямина, разинув рот, кивнула, на уровне подсознания оценив, как важно иногда воздерживаться от мгновенных реакций, вызванных нависшей угрозой. Затем она вспомнила свой вопрос и задала его во второй раз.

– Что произошло бы, если бы вы что-то утаили, если бы вы не рассказали им все?

– Ах да, – закивал он. – Они тогда, конечно же, улетели бы от меня. – При этих словах на его старом лице появилось скорбное выражение. Если жало пчелы и доставило ему какое-либо неудобство, он не подал и виду. А вот мысль о том, что он может остаться без пчел, причинила ему душевную боль. – Все они поднялись бы в воздух и покинули бы меня. И больше не вернулись бы. Они построили бы для себя новый дом где-нибудь в другом месте, начали бы все заново с кем-нибудь более внимательным и общительным, и я никогда бы их не увидел.