Из комнаты, в которой находились Елена и ее собеседник, донеслись звуки каких-то движений. Разговор уже закончился, и послышались шарканье обуви и шелест дорогих одежд. Нельзя было допускать, чтобы ее, Ямину, обнаружили здесь в такой момент. У нее ведь не могло быть никаких дел возле покоев Елены. Даже исключая то обстоятельство, что ее могли заподозрить в подслушивании тайного разговора, не подлежащего разглашению, ей было бы очень трудно объяснить, почему она оказалась здесь. Если же Елена догадается, что она, Ямина, слышала то, о чем сейчас говорилось в комнате… Ух, от одного только этого предположения кровь отхлынула от щек Ямины, а по спине пробежали ледяные мурашки. Ей очень сильно захотелось повернуться и побежать прочь, но что-то в глубине души заставило ее остаться на месте и замереть. Если бы она побежала по выложенному мраморными плитами полу в своих туфлях, стук ее твердых каблуков сразу же услышали бы. Поэтому она по-прежнему стояла, прижавшись к стене, – как цветок, придавленный между страниц книги.

Елена, высокая и смуглая, выскользнула из комнаты, словно призрак. Она на пару мгновений остановилась и замерла, и Ямина отчетливо увидела, что женщина слегка приподняла нос, как будто принюхиваясь к какому-то запаху, витавшему в воздухе. В одной руке она держала трость, верхняя часть которой была выполнена в виде сердца из слоновой кости. Пальцами другой руки она поглаживала это сердце, и девушка на долю секунды представила, как Елена угрожающе поднимает эту трость над головой и, повернувшись, направляется туда, где неподвижно стоит, прижавшись к стене, она, Ямина.

Девушка почувствовала, как маленькая капелька пота медленно потекла по ее позвоночнику к копчику. Ощущение было таким, как будто по ее коже провели кончиком холодного пальца. Она закрыла глаза и представила себе Константина, спящего в своей спальне. Его кровать была окружена людьми, облаченными в плащи с капюшонами и держащими мечи в поднятых руках. Ее охватил такой страх, что она услышала биение собственного сердца. Едва не вскрикнув, Ямина заставила себя прогнать это видение. Когда она открыла глаза, Елены уже нигде не было видно.

Только сейчас Ямина неожиданно почувствовала гудящую пульсацию внутри головы и осознала, что задержала дыхание. Она медленно и с трудом выдохнула, стараясь беззвучно выпускать воздух между губ. Она также с ужасом осознала, что не имеет ни малейшего понятия, в каком направлении пошла Елена. На мгновение она задумалась, насколько вероятно то, что Елена, возможно, увидела ее стоящей здесь, у стены, с закрытыми глазами. Могла ли Елена, узнав, что Ямина подслушала ее разговор, захотеть оставить этот факт подвешенным в воздухе, как сухой лист осенью? Ямина отвергла это предположение как невероятное и покачала головой, чтобы отогнать его от себя. Решив пойти обратно по тому же пути, по которому она едва не набрела на большие неприятности, девушка отвернулась от двери и пошла прочь настолько быстро и настолько бесшумно, насколько это позволяли каменные плиты пола.

Облегчение от того, что ее вроде бы не поймали на месте преступления, было, однако, кратковременным. Организм Ямины только что пережил сильнейшее потрясение, и хотя эти несколько секунд повышенного напряжения были уже позади, чувство безысходного отчаяния осталось. Реалии жизни так давили на ее узкие плечи, что в какой-то момент она почувствовала, что ее колени могут сейчас сами по себе согнуться и она беспомощно рухнет на пол.

Пожалуй, еще труднее, чем эту неприятную новость, ей было осознавать тот факт, что во всем мире, кроме Константина, не было никого, с кем она могла бы поделиться своим горем. Ее когда-то взяли под свою опеку его ближайшие родственники – а значит, и все придворные. Принц, испытывая большие физические и душевные мучения, заявил, что твердо вознамерился заботиться о ней. Однако, несмотря на его покровительство, она была и всегда будет сиротой. Отсутствие рядом с ней матери порождало зияющую пустоту в ее душе, и хотя привязанность к ней Константина перебрасывала мост через эту пустоту, Ямина все равно ощущала ее внутри себя. Она завела знакомства среди девушек и молодых женщин, с которыми ей доводилось пересекаться во дворце, однако всегда испытывала потребность держаться на некоторой дистанции. Отчасти это объяснялось ее преданностью матери – она полагала, что память о матери не потускнеет только в том случае, если между ними не появится какая-нибудь женщина или девушка.

Однако Ямина также осознавала и реалии жизни в позолоченной клетке Влахернского дворца. Тот специфический мир, в котором она жила, был в лучшем случае мельницей слухов, находившейся в постоянном движении. В худшем же случае он был сборищем ядовитых и толстокожих существ, беспрестанно ищущих для себя возможность нанести смертельную рану противникам – и реальным, и воображаемым.

Оставшись без защиты, обычно обеспечиваемой родителями, без взрослых родственников и братьев и сестер, связанных с ней кровными узами, она сразу сообразила, что ее долговременная безопасность во дворце зависит от обдуманности и правильности ее поступков, а также от умения скрывать хотя бы часть своих мыслей. Однако больше всего она, конечно же, зависела от Константина. Это Ямина прекрасно понимала. Он принадлежал ей, а она – ему. В течение всего своего пребывания во дворце она предполагала, что остальные ценят его так же высоко, как она, и осознание того, что кто-то из близких может желать Константину зла, стало для нее громом среди бела дня.

Она мысленно обругала себя за то, чтобы была такой недалекой и наивной. У нее ведь, кроме Константина, никого не было, и поэтому именно ей следовало быть всегда начеку, чтобы заранее заметить надвигающуюся опасность. А она, наоборот, позволила себе расслабиться, отдавшись чувствам, и закрыть глаза на устремления других людей. И вот теперь совсем рядом возникла потенциально смертельная опасность, а она, Ямина, лишь по воле случая узнала правду. Такую правду, как будто бы ей плеснули ледяной водой в лицо.

«Наивное дитя… Наивное дитя!» – ругала она себя.

Она шла обратно по коридорам, чувствуя себя осужденным, которого ведут к месту казни.

– Ямина?

Девушка уже почти зашла на территорию, ходить по которой она имела полное право, и находилась всего лишь в минуте ходьбы от своих собственных покоев, когда ее, словно невидимая рука, настиг раздавшийся сзади голос Елены. Она почувствовала, что к ее щекам опять прилила горячая кровь. Как долго Елена шла за ней? Неужели она хотела выследить ее?

– Со мной все в порядке, моя госпожа, – услышала собственный голос Ямина.

Если это вообще было физически возможно, то ее лицо стало еще более горячим, чем раньше. Она подумала, что ляпнула что-то не то, и эти ее слова обожгли ей губы. Девушка почувствовала внутри себя такой жар, что ей показалось, что она может вспыхнуть ярким пламенем. А еще она ощутила выступившую на лбу испарину и капельки влаги на верхней губе. Скривившись в досаде, она было подняла руку, чтобы вытереть пот рукавом платья, но сумела удержаться от этого. Ей очень хотелось броситься наутек. Она, конечно, по своему возрасту уже стала взрослым человеком, но при этом еще не совсем перестала быть ребенком. Однако самым большим ее желанием в этот момент была возможность оказаться в темноте – прохладной, ласковой темноте, в которой можно оставаться незамеченной.