Пока нас везли в Сибирь, там уже всех настроили против нас: «Смотрите, вы с ними не общайтесь, это опасные люди». Разместили нас за Томском, в Зырянском районе, в селе Дубровка. Люди, жившие по соседству, на нас из-за угла выглядывали. Они боялись. Представляете, каким был настрой? Кто там жил, когда мы приехали? Там уже были латыши, эстонцы, литовцы, немцы, беларусы были, татары. Много было разного ссыльного народа перемешано. Мы же работали не покладая рук, сутками. Все наши пошли на фермы, в свинарники. У меня были сестры — 1934, 1936, 1938 годов, я был 1940-го, брат — 1942 года рождения. Все работали. Сестры в четыре утра вставали и вечером в 12 часов ложились. Вот представьте себе: 25–30 коров. Нужно принести сена, накормить, вычистить, подоить. Это тяжелый физический труд. Выходных и в помине не было. Мы трудились, работали, потому что другого пути не было. А каждые два раза в месяц отец должен был отмечаться в комендатуре, что мы на месте, никуда не уехали. Вот такое время было.

Денег нам не платили, мы работали за трудодни. В конце года, когда убирали урожай, нам выдавали овес — 300 грамм за трудодень. У нас получалось три-четыре тысячи трудодней на семью. Овес мололи, мать блины пекла. Но чтобы блины испечь, надо масло, а на масло нужны деньги, чтобы купить. И вот стараешься 10 яичек продать. А где? В районе. Моя старшая сестра пошла однажды в райцентр, а ее арестовали. Девять или семь суток продержали в КПЗ. Такая система была.

Ну а детские воспоминания какие? Никаких игр. Бедность была страшная. В школу нужно идти, а одежды нет. Ничего не было! Мне мать купила какой-то кусок женского материала и сшила рубашку. Ходили в лаптях, подшивали их какой-то резиной. Морозы 40 градусов! Тут не до лыж, не до чего. Дров не было. Лес рядом, а дрова не на чем привезти. Лошадей не было в колхозе. Вот отец пойдет, напишет заявление председателю колхоза: «Нужны дрова». А тот дает указание: «Быка выпиши». Быка! Не то что лошадь. И на этом быке нужно ехать в лес. Отец берет меня, пилу. Как там пилить эту березу, когда снега по шею? А еще пила тупая, и напильника, чтобы наточить эту пилу, нет. И купить — денег нет. На напильник нет денег! Так у нас все закручено было.

И вот едешь на этом быке, напилишь этих дров, потом дома сырыми дровами пытаешься целую ночь топить печку, буржуйку железную. А у нее такое устройство: только дрова в печке перестают гореть, сразу все — холодно в доме.

Когда мне исполнилось 12 лет, я пошел пасти коров. Я пять лет пас коров у частников. За счет этого мы выжили как семья. Потому что за одну корову мы брали 5–7 рублей, или молоко, или ведро картошки. Если бы я не работал, не знаю, что с нами было бы. Очень сложно. Семья же большая была.

Папа переживал за нас, я сейчас уже как отец осознаю это. Представьте себе, сестре старшей уже было 18 лет — одежды нет, денег нет. Благо я пас коров, на эти деньги купили ей фуфайку. И вот нас шесть душ, мы все смотрели, как она надевала ее и ходила по комнате. Потом мы все надевали, примеряли эту фуфайку. На следующий год ей купили кирзовые сапоги. И вот эти сапоги мы все тоже примеряли, как они выглядят на нас. Такое время было, такое детство.

Знаете, к Сталину никакого отношения у нас не было. Потому что мы знали, что такое может случиться в любое время. На основании опять же Библии. Вот слова Иисуса:

Не Сталин так другой был бы вместо Сталина. Пришло время, задумали, власть в руках, и все — давай. У них свои планы, это понятно. У них план — заселить Сибирь. Людей нет, а промышленность нужно поднимать.

В 1959 году мне исполнилось 19 лет, и я получил повестку в армию. А работал я в это время на стройучастке. Как только получил повестку, сразу же пришел в военкомат и написал заявление о том, что на основании религиозных убеждений служить в армии не могу. Там было еще таких же три парня, соверующих. Они тоже написали заявления. Наши документы передали в прокуратуру. Через месяц нас осудили. Мне суд определил наказание — три года тюрьмы и два года лагеря.

Тюрьма номер 1 в Томске. Тюремный режим для самых ярых преступников. Строже режима уже не бывает. В шесть часов подъем, туалет. Ну, как они называли — параша. Потом завтрак, обед — дают все через «форточку». 30 минут на прогулку — и все. Ты сидишь в камере день и ночь. Лампа горит, все железное, бетонное.

Чем нас кормили? Баланда, это понятно. Кирзовая каша. Уху давали только на праздники. Это считалось деликатесом. Иногда, если из дома переводы пересылали, можно было пойти и купить продукты в магазине. В специальные дни приходил надзиратель, открывал дверь: «Отовариваться будете?»

А в тюрьме наших соверующих к тому времени собралось уже семь человек. Им тоже предъявили по два года тюремного заключения, но отправили в рабочий корпус, на обслуживание тюрьмы. Потом и меня туда перевели: «Ты хотел бы тут поработать?» — «Да, пожалуйста». И вот, когда мы все вместе встретились, то это было как встреча на Эльбе.

Я когда зашел в столовую в рабочем корпусе, глазам не поверил! Хлеб нарезанный лежит — бери сколько хочешь! А нам в камере давали 600 грамм — черный, им можно человека убить. Там баланда. А тут каша, борщ. Мне понравилось, и я стал работать. Мы с соверующим баланду развозили по всей тюрьме. Кто-то из наших работал парикмахером, кто-то чистил картошку, резал хлеб, работал кочегаром. Все вакантные места были заняты — мы видели, это была защита Создателя. Бог руководит своим народом, где бы то ни было, теми людьми, которые живут по Библии.

Но духовной пищи у нас не было, потому что тюрьма и есть тюрьма. Библию читать было нельзя. Другая литература, конечно, была. Я не сидел зря — читал Лермонтова, Пушкина, Толстого. Библия нам говорит:

И вот таким образом я там пробыл 10 месяцев, но решил написать жалобу. Я просил, чтобы сняли тюремный режим и заменили лагерным. Мою просьбу удовлетворили, отправили в лагерь. Привезли нас в село Красный Берег. Это самый северный район — Красновишерский. В лагере грузин было человек четыреста. Половина не работали, потому что не хотели — играли в карты. А зачем им работать? Числились в бригадах, деньги получали. Вот такая система была, воровская, я захватил немного. Но мы честно работали. Нам поступал лес по узкоколейке — 25–30 км. У нас в этом лагере был нижний склад. Лес мы баграми штабелевали по три, по четыре метра в высоту. А летом уже сбрасывали в речку, и он шел по назначению.

Освободился я в 1964 году. Одежды нет. Что я там зарабатывал? 60, 70, 30 рублей. Заготавливали лес (норма 1,5 тысячи кубов в месяц), а мы по 2,5 тысячи кубов пилили, потому что это давало дополнительный паек — хлеба 200 грамм, 30 грамм крупы и 20 грамм сахара. Вот за эти 300 грамм хлеба мы этот лес чуть ли не зубами рвали. Да, я мог накопить денег, но отец болел, и я из лагеря помогал родителям. То 20 рублей отправлю, то 50. Я когда освободился, у меня на счету было 400 рублей. Все, что я заработал.