И не только ей, но и ему.

На берегу Темзы они останавливаются. Здесь стоит удобная скамья, рядом с которой тянется вдоль реки широкая полоса травы. Для постороннего наблюдателя это всего лишь часть обширного, залитого золотым предзакатным солнцем луга, но для нас это место первой прогулки, дорожка, где дети учатся ездить на велосипеде, площадка для бесчисленных семейных пикников. По реке, лавируя между яхтами, скользит байдарка. Гребец поднимает руку в знак приветствия, и Фрэнк машет в ответ, но Мэгги глубоко ушла в воспоминания и ничего не замечает.

Торопить ее Фрэнк не хочет, не хочет нарушать ее задумчивость. Он слишком хорошо знает, с какой силой притягивает к себе прошлое, как оно служит обрамлением для их настоящего. Но знает он и то, что это именно обрамление, рамка, в которую словно праздничное, яркое фото вставлен каждый новый день, который они вместе, рука об руку, начинают каждое утро. Им обоим довелось много страдать и пережить страшное горе. Забыть об этом они не смогут никогда, но, кроме памяти, в их жизни есть много других вещей. Каких? Этого никто не сможет сказать наверняка, и только в одном можно быть уверенным: изменить собственную историю никогда не поздно.

– Смотри, что у меня есть, Мегс… Ну-ка, попробуй… – Фрэнк протягивает ей открытый контейнер из фольги, из которого торчит пластиковая ложка, наполовину погруженная в бананово-карамельный торт.

– Я и не знала, что мы собираемся что-то праздновать!..

Это говорит та же самая Мэгги, которая каждый год отмечала день рождения Элинор, но сегодня… Сегодня с ней что-то случилось, и Фрэнку показалось – вот подходящий случай, чтобы сделать решительный шаг, взять на себя ответственность и показать себя настоящим мужчиной. И пока утром Мэгги принимала душ, он начал действовать. Примерно полчаса у него ушло только на то, чтобы взбить сливки. Слава богу, Мэгги не успела заглянуть в кухню, потому что половина сливок каким-то образом оказалась на столе, на полу, на стенах и даже у него в волосах. К счастью, оставшегося для его целей хватило, и даже с избытком.

– Просто вспомнить, – поправляет он. Губы Мэгги тотчас начинают дрожать, и Фрэнк нежно берет ее двумя пальцами за подбородок. – Мы должны. Ради Элинор. И ради нас самих.

Мэгги медленно отворачивается и глядит на реку, потом отправляет в рот кусочек бисквитного коржа и жует. К уголкам ее губ липнут мелкие хлебные крошки.

– Помнишь, как мы поехали вместе кататься на велосипедах, и она чуть не упала? – спрашивает наконец Мэгги, стряхнув часть крошек кончиком платка.

– Конечно, помню. – Фрэнк слегка усмехается. – Хотела покрасоваться… Перед кем, не помнишь? Перед мамой Кэти, кажется?..

Мэгги кивает. На несколько мгновений перед ней возникает мираж: Элинор, не держась за руль, несется с головокружительной скоростью, выписывая по траве рискованные зигзаги. Предупреждающих окриков Мэгги, которая ехала футах в двадцати за нею, она, разумеется, не слышала, точнее – делала вид, что не слышит. Когда в конце концов Элинор наткнулась колесом на какую-то рытвину, и Мэгги, и Фрэнк были уверены, что она полетит прямо в реку.

– Она удержала равновесие буквально чудом!

– В последнюю секунду, – соглашается Фрэнк.

Некоторое время оба молчат, но каждый знает – они думают сейчас об одном и том же, о той тайне, которую каждый хранил отдельно от другого – о том, что они оба видели Элинор в ее последние минуты, но ни он, ни она не сумели ее спасти.

Наконец Мэгги поднимает голову и глядит на Фрэнка.

– Как ты думаешь, она… она знала?

– О чем, дорогая?

– Что мы ее любим?.. – она говорит совсем тихо, и легкий ветерок уносит ее слова, но Фрэнк слышит.

– Конечно, Мегс. Она всегда это знала.

Он наклоняется, чтобы ее поцеловать, и я вижу, что Мэгги не хочется, чтобы он отнимал губы. Нежность и надежда, которые она всегда ощущала в его прикосновении, по-прежнему остаются такими же свежими и новыми, как и сорок лет назад, когда Мэгги почувствовала их в первый раз.

– Ты ведь знаешь, ей хотелось бы, чтобы у нас все было хорошо, правда? – говорит Фрэнк. Он уже не целует ее в губы, но все так же прижимается к ней лбом ко лбу, и ему чудится, что его уверенность передается Мэгги напрямую, минуя слова.

Мэгги открывает глаза, моргает и смотрит на него пристально. Его лицо достаточно близко, и она хорошо видит слипшиеся ресницы и морщины на ве́ках. Фрэнк тоже заглядывает глубоко в ее глаза и видит там… что? Он видит четыре десятилетия невероятной радости и огорчений, видит четыре десятилетия размолвок и повседневной рутины, видит счастье и свет, на которых, как на каменном основании, они построили Жизнь. Он видит, кем они были и кем стали теперь. А еще он видит, кем они еще могут стать.

Хлещущие по ногам мелкие камушки и густое облако пыли, от которого Мэгги закашлялась, заставили их на мгновение разжать объятия. Маленькая девчушка – на вид не старше четырех лет – низко пригнувшись к рулю проносится мимо них на оранжевом велосипеде. Из двух страховочных колесиков только одно чертит утоптанный гравий. Маленькие ножки работают как шатуны, вечернее солнце блестит на пластиковой раме, окружая юную велосипедистку золотым сиянием.

– Тесса! Осторожнее! Не задень дедушку и бабушку на скамейке! – отдуваясь кричат ей родители. Они бегут следом за девчушкой, но уже безнадежно отстали. И все же мать Тессы протягивает вперед руки, готовая подхватить дочь, если та упадет, вот только вряд ли она успеет. – Извините! – кричит она на бегу. – Мне ее уже не догнать!

Фрэнк и Мэгги улыбаются сочувственно-понимающей улыбкой, которая возвращает обоих на двадцать лет назад в прошлое, и они наслаждаются каждой проведенной там минутой.

– Она ведь не упадет, не так ли? – произносит Мэгги, когда Тесса и ее запыхавшиеся родители скрываются из вида, и добавляет – громче и увереннее: – Нет, она не упадет. С ней все будет хорошо.

Фрэнк накрывает руку Мэгги своей. Она чувствует, как грубое, шершавое дерево скамьи врезается в ладонь, и, собравшись с силами, продолжает: – Я скучаю по ней и всегда буду скучать, но именно ради нее мы должны жить дальше. И все-таки мне хотелось бы, чтобы она по-прежнему была с нами.

– Мне тоже. Но она и есть с нами… просто мы ее не видим.

Фрэнк слегка пожимает ладонь Мэгги, потом свободной рукой достает из кармана своих твидовых брюк какую-то сложенную пополам фотографию и аккуратно разворачивает. На фотографии мы еще втроем. Она была сделана еще до того, как все произошло, до того, как сгустилась тьма, которую им так и не удалось рассеять, как они ни старались. Так уж устроен человек, что в любой ситуации он пытается свалить вину на кого-то или на что-то, но бывают случаи, когда винить просто некого.

На снимке мне тринадцать, и я еще не похожа на взрослую. Я сижу между ними на скамье рыбачьей лодки, а на заднем плане туманной линией синеет побережье Корнуолла. Наши шарфы летят по ветру, и они крепко обнимают меня за плечи, словно боятся, что я могу улететь от них с новым порывом ветра. Они не отпускают. Они сделали все, что могли, чтобы меня удержать. Они сделали, что могли, для меня. Теперь им предстоит сделать то же самое друг для друга.