Еще мгновение Фрэнк колебался, пытаясь припомнить, когда он в последний раз бегал по-настоящему. Кажется, это было еще в школе, когда на уроке физкультуры их заставили бежать кросс. Насколько Фрэнк помнил, тогда он довольно быстро сошел с дистанции, променяв здоровый образ жизни на глазированную булочку и стакан пепси. Сейчас, однако, у него никаких вариантов не было, и Фрэнк побежал. Первые несколько шагов дались ему на удивление легко: шаг у него был длинным, размашистым, да и сам он был худым, как русская борзая. Фрэнк даже вообразил, что так пойдет и дальше, но не успел он пробежать и пятидесяти ярдов, как ему стало ясно, что его надежды были необоснованны. Фрэнк задыхался и хрипел как заядлый курильщик со стажем, хотя за всю жизнь никогда не прикасался к сигаретам за исключением одного-двух случаев.

Склон холма, на который ему предстояло взбираться, тоже преподнес Фрэнку неприятный сюрприз. Снизу он казался не особенно крутым, но на поверку оказалось, что бежать по нему вверх очень трудно. Протяженный и неровный, он мог вымотать и хорошо подготовленного стайера, да и бежать в разных туфлях по неровной булыжной мостовой было очень неудобно. С каждым шагом Фрэнк чувствовал, как усиливается острая боль в колене.

Пока жизнь идет размеренно и спокойно, мы часто думаем, что успеем сделать все, что необходимо: вылечить колено, заклеить прокол в заднем колесе, наладить испорченные отношения. Но потом что-то случается, и нам становится ясно, что мы не успели ничего. Если последняя неделя чему-то и научила Фрэнка, так это тому, что время редко играет на твоей стороне.

Пытаясь отвлечься от боли в колене и стекающих по лбу крупных капель пота, Фрэнк стал думать о том, что́ он скажет Мэгги. Она открыла ему все свои тайны и секреты; ее исповедь, написанная мелким, аккуратным почерком на тонких, как папиросная бумага, страницах ежедневника, действительно была исповедью, после которой можно с легким сердцем начать жизнь с чистого листа. А вот он так и не сумел сказать ей то единственное, что он должен, обязан был сказать. Кто же он такой после этого? Чего он сто́ит? И как Мэгги сможет любить его, если он снова струсит?

Отчаяние и презрение к себе оказались той силой, которая одна способна была помочь ему одолеть последние двести ярдов.

Он давно не слышал ничего, кроме собственного дыхания. Должно быть, оно было очень громким, потому что встречные пешеходы спешили заранее убраться с его пути, словно боясь, что он может на них наброситься. Фрэнку было наплевать. У него была цель, и он не отрывал взгляда от вращающихся дверей здания на вершине холма, которое дрожало и мерцало в солнечном свете точно мираж.

За пару минут до того, как Фрэнк достиг асфальтированной подъездной дорожки больницы, ему показалось, что он все-таки не выдержит, не добежит. В боку у него кололо, в желудке болтались приторно-сладкие остатки фруктов, которые он съел то ли на ужин, то ли на завтрак, а голова кружилась так сильно, что казалось, будто в мире не осталось ничего, кроме стремительного движения – мчащихся автомобилей, суеты родственников и пациентов, безудержного мельтешения окружающего мира, в котором почти не осталось надежды.

Он всем телом толкнул вращающуюся дверь больницы, ввалился в вестибюль и, не снижая хода, помчался дальше по коридору, ведущему в реанимационное отделение, уворачиваясь от пациентов, стульев, каталок. Сестра с медицинского поста выкрикнула его имя – он не обернулся. На одном из поворотов Фрэнк налетел на какую-то женщину и вышиб у нее из рук стаканчик с кофе, который выплеснулся на ее белую блузку, но, не замедляя шаг, он лишь пробормотал на бегу нечто невразумительное: то ли извинения, то ли обещание компенсировать ущерб. Дальше, дальше… Скорее!

Дверь в реанимацию была открыта, на пороге стояла уборщица. Удачно прошмыгнув мимо нее, Фрэнк мчался к заветной цели, не замечая, что привлек к себе внимание всего отделения. Санитарки при его приближении жались к стенам, медсестры смотрели вслед, разинув рты, кто-то пытался звонить в охрану. Ему было плевать – затормозив у двери палаты Мэгги, он схватился за ручку, но мокрые от пота пальцы соскользнули с прохладного металла, и Фрэнк едва не упал.

Выпрямившись, он не долго думая ударил в дверь плечом. Дверь громко треснула, а может быть, это треснули его кости. Потом что-то щелкнуло, дверь подалась, и Фрэнк, влетев в палату, упал прямо на Мэгги, машинально обхватив ее руками за бедра. Вышло не слишком пристойно или, во всяком случае, не слишком уместно, и Фрэнк, выплюнув на пол комок отвратительной слизи, стал осторожно подниматься, стараясь не опираться на Мэгги.

– Это я, – пробормотал он, все еще часто и тяжело дыша. – Это я, Мегс. Я вернулся к тебе.

В первую секунду ему показалось, что Мэгги сидит на койке, и он ощутил приступ безумной надежды. Подобрав отлетевший в сторону мокрый от пота ежедневник, который он всю дорогу держал под мышкой, Фрэнк попытался вытереть его о рубашку, но она тоже была мокрешенька. Внезапно его осенило, и он, достав из-за двери складной стул, просунул его спинку под дверную ручку, чтобы им никто не помешал. Ему необходимо было выиграть время. Время – бог свидетель! – было ему сейчас нужнее всего.

Покончив с этим, Фрэнк подошел к кровати сбоку и опустился на корточки, чтобы оказаться с Мэгги лицом к лицу. В конце концов, теперь им больше нечего было друг от друга скрывать.

Только теперь он понял, что ошибся, когда подумал, что Мэгги сидит. Ее тело поддерживали четыре подушки, подсунутые под спину под разными углами, но глаза, как и прежде, были закрыты. Казалось, она вовсе не заметила его драматического появления.

– Мэгги, ты меня слышишь? – Фрэнк просунул пальцы под ее лежащую на одеяле ладонь. – Пожми мне руку, если слышишь…

Ничего.

– Мэгги, милая… пожалуйста! Постарайся. Мне больше ничего не нужно. Я и этого не заслужил, но… Прости меня. Я никогда тебя не заслуживал – особенно теперь, после всего, через что я заставил тебя пройти, но поверь: я действительно раскаиваюсь. Прости меня за то, что я перестал с тобой разговаривать. Прости меня за то, что я бросил тебя здесь, так и не сказав, почему я замолчал. Обещаю, клянусь: я больше никогда ни о чем не буду тебя просить, только услышь меня сейчас!

Слова лились из него как вода из садового шланга весной. Прежде была зима, и пластиковый шланг замерз, стал твердым, как кость, но наступили теплые деньки, он отогрелся, и вода забила из него упругим и чистым потоком – без пены анекдотов, без мусора и мути, скрывающих суть. Всего несколько секунд понадобилось Фрэнку, чтобы поведать ей о своем раскаянии и высказать просьбу о прощении.

Потом он стал ждать, отсчитывая время по ударам собственного сердца – тяжелым, болезненным ударам. Один, два, три… Мэгги по-прежнему лежала неподвижно.

Ну уж нет! Хватит предлогов и отговорок. Он должен идти до конца.

– Я прочел это… – Фрэнк потряс в воздухе ежедневником, и вложенные между страниц фотографии выпали и рассыпались по одеялу, но у него не было ни времени, ни желания их собирать. – Прочел до конца. Ты думала, что была последней, кто ее видел. Ты ошиблась. Не только ты. Мы всегда все делали вместе, Мегс. Так вот… я тоже видел ее незадолго до того, как все случилось.