Отсюда сверху, Мэгги можно принять на кинозвезду пятидесятых, вытянувшуюся в кресле-кровати, похожей на полосатый пляжный шезлонг. На столике желтеет бокал с апельсиновым коктейлем, из радиоприемника звучит джаз – тягучая, плавная мелодия, оттененная затейливыми импровизациями трубы. На коленях у Мэгги лежит книга, которую она читает, – рафовский[29] путеводитель «Шотландское нагорье и острова», заложенный оранжевой шариковой ручкой с синим колпачком. Перед ней, наполовину скрытый изножьем кресла, роется в гардеробе ее неотлучный помощник.

Но если приглядеться, можно заметить, что подушка под спиной Мэгги не очень-то ей нравится. Если приглядеться, можно увидеть, как она старается сесть поудобнее. Мускулы на ее руках дрожат от напряжения, но ничего не происходит – переменить положение ей не удается. Впрочем, каждые пять минут (то есть, уже не так часто, как раньше) Фрэнк отвлекается от своего занятия и поглядывает на нее. Он старается проделывать это как можно незаметнее: Мэгги терпеть не может, когда он сомневается в ее способности принимать самостоятельные решения, однако не может быть сомнений: если будет нужно, он тотчас придет на помощь.

Мэгги выходила из комы довольно долго. Казалось, ее организму не особенно хочется просыпаться после безопасного спящего режима. Потребовался длительный курс специальных процедур, во время которых молодой, симпатичный санитар поднимал ее из инвалидного кресла и подставлял ходунки, с помощью которых Мэгги должна была ходить сама. Она очень старалась, но ее ноги как будто сомневались, насколько правильна такая терапия, и двигались неуверенно и мучительно медленно.

Смотреть на это Фрэнку было нелегко, но он не отходил от жены ни на шаг, покидая ее только в случае, если ему необходимо было посоветоваться о чем-то с лечащим врачом или врачом-консультантом. Такого решительного и преданного человека в больнице еще никогда не видели. Она обязательно поправится, говорил Фрэнк доктору Сингху, с такой силой тыкая пальцем в его стол, что тот сотрясался. Многие люди после комы совершенно выздоравливают, говорил он. А главное, добавлял он, Мэгги хочет выздороветь.

И он был совершенно прав. Мэгги, вне всякого сомнения, была наделена редким упорством. Ее даже выписали из больницы на неделю раньше срока, хотя работать над собой ей предстояло еще долго.

С ее возвращением их дом перестал выглядеть пустым и мрачным. Кроме того, здесь побывала Эди, благодаря усилиям которой гостиная превратилась во временную спальню, стены сверкали свежей краской, повсюду стояли живые цветы. Они оба могли гордиться этой комнатой даже перед гостями, которые начали приезжать один за другим.

Первой – примерно неделю спустя – приехала Дейзи. Ее прислали не из больницы – на дому за Мэгги ухаживала специальная патронажная сестра. Можно сказать, что это был визит вежливости, но Фрэнк, пытавшийся перестроить привычный домашний быт на новые рельсы, так забегался, что позабыл предложить гостье хотя бы чашку чая. Он настолько не проявил никакого гостеприимства, что Мэгги не выдержала и попыталась напомнить ему о необходимости поставить чайник, но она была еще очень слаба, потому вместо слов издала какое-то маловразумительное мычание, сопровождавшееся потоком бессильных слез, при виде которых у Фрэнка едва не разорвалось сердце.

Впоследствии было еще несколько случаев, когда Мэгги, сделав один мучительный шаг вперед, неожиданно делала два шага назад, возвращаясь чуть ли не к первым послекоматозным дням. Нелегко далось им и Рождество, хотя Эди с семьей специально приехали к ним, чтобы поддержать Мэгги (на самом деле – обоих). Но Рождество прошло, прошел и Новый год, и подобные срывы стали повторяться все реже. К весне дело окончательно пошло на лад, и теперь в разгар лета, когда дни стали ленивыми и длинными, а теплое солнце уже к десяти часам поднималось высоко в небо, можно было уверенно говорить о том, что и Мэгги, и Фрэнк глядят в будущее с надеждой.

– А-а, вот они где!.. – Фрэнк с торжеством выхватывает из шкафа две соломенных шляпы: пляжную с широкими полями и широкой лентой и компактную шляпу-трилби [30]; впрочем, шляпой она была пятнадцать лет назад, когда они купили ее в Испании, то есть до того, как она долгое время пролежала в шкафу под грудой всякой рухляди.

– Теперь немного крема… – Он смазывает ее обнаженные руки кремом от загара и пытается перейти к лицу, но Мэгги его отталкивает.

– Уже почти пять часов! – протестует она. – В это время не обгоришь.

Фрэнк проводит пятерней по голове, где среди седины еще виднеются тусклые рыжеватые пряди.

– Помажься лучше сам, – говорит Мэгги и добавляет задумчиво: – Лучше перестраховаться, чем потом жалеть.

Фрэнк накладывает немного крема на верхнюю губу и на щеки и, слегка размазав, ждет реакции. Мэгги не заставляет себя ждать. Раздраженно фыркнув, она делает ему знак наклониться, и сама покрывает его лицо кремом. Он мог бы сделать это и сам, но ему нравится чувствовать ту ни с чем не сравнимую нежность, которую она проявляет к нему, даже когда он перебарщивает. Но вот дело сделано, и, чмокнув Мэгги в щеку, Фрэнк выпрямляется во весь рост и поднимает на плечо собранную сумку.

– Сегодня погуляем совсем немножко, – предупреждает он. – Думаю, лучше взять кресло на колесах. Сумку я могу поставить тебе на колени.

Теперь Мэгги уже почти не возражает против инвалидного кресла. Во всяком случае, не так, как раньше. Благосклонно кивнув, она показывает ему на стоящие в углу легкие босоножки. На дворе стоит погожий августовский вечер, который отлично подходит для небольшой прогулки, и Мэгги не терпится поскорее выбраться из дома и из кутерьмы собственных мыслей. Вот она уже спускается вниз, в прихожую, и накидывает на плечи платок, да так быстро, что Фрэнк не успевает даже предложить ей свою помощь. Он вообще выглядит сегодня более рассеянным, чем обычно, но Мэгги этого не замечает. Ей всегда было о чем подумать, а сегодня – в особенности. Впрочем, сегодняшний день обещает быть не самым легким для обоих.

Ровно в шесть они наконец оказываются возле ведущей на Луга калитки-вертушки. На башне церкви Сент-Джайлс начинают бить колокола – приглушенный расстоянием звук доносится с противоположного края Лугов, но Фрэнк слышит его отчетливо и ясно. Но Мэгги, кажется, не замечает и этого. Все ее силы и внимание уходят на то, чтобы, сохраняя равновесие, протиснуться через вертушку. Сделать это быстро не по силам иному здоровому человеку, но Фрэнк не упускает возможности недовольно нахмуриться.

– Ты неисправим, Фрэнк! – замечает Мэгги, благополучно достигнув противоположной стороны и улыбается так широко и лучисто, что ее улыбка видна даже мне.

Она уже решила, что пойдет дальше сама, и Фрэнк, перевалив инвалидное кресло через ограду, берет ее за руку. Свободной рукой он катит кресло, которое чуть подпрыгивает и хрустит колесами по щебню дорожки. Мэгги движется уже не так быстро, как когда-то, однако нет никаких сомнений в том, что до пункта назначения она доберется. Всего несколько месяцев назад даже подумать о подобной прогулке было немыслимо: врачи заносили в ее историю болезни малейший успех (впрочем, эти записи велись, скорее, для того, чтобы не подавать ненужных надежд), зато теперь Мэгги не уставала радоваться тому, как ловко она спутала им все карты. Любое дело становится проще, когда у тебя есть цель, а уж Фрэнк постарался сделать все, что было в его силах, чтобы убедить Мэгги: ей есть чего ожидать от будущего.