Между тем пивные пары будят воинственный дух «седановцев». Господин с круглым, неприятным лицом говорит, указывая на дно пивной кружки:

– Этой кружкой хорошо бить по голове…

Из «чёртова» угла раздаётся дикий визг, и по пивной проносится растрёпанная женщина. За ней гонится небольшого роста пьяный, кудлатый студент.

– Ату её! Держи! – кричат «седанцы».

Не догнав женщину, студент вдруг бросается на солдата, сидящего в стороне.

– A-а, ты военный! – ревёт он диким голосом.

Его оттаскивают. Он рвётся и злобно рычит.

И вдруг трагическая октава заглушает на мгновенье адский грохот пивной:

– Я пью за красоту отношений…

– Дай ему в рыло, – резким, крикливым голосом вопит господин с круглым лицом, – в р-рыло ему…

– Колька! – раздаётся из другой комнаты. – Не трогай мою шляпу.

Но Пивной Лев приходит в ярость.

– Моя шляпа, – бешено ревёт он, размахивая руками. – Моя шляпа! И Лев уносит шляпу в дальний угол, садится за стол, кладёт перед собой шляпу и бессмысленно, упрямо твердит:

– Моя шляпа, моя шляпа, моя шляпа… – И его мутные, огромные глаза устремлены на что-то. И опять кажется, что он не видит ни шляпы, ни окружающих, ничего…

– Бороться будут, – вдруг проносится говор по «Седану». – Бороться! Бороться!

Все гости встают с своих мест и составляют большой круг в первой комнате. Посредине два борца: господин с круглым лицом и большого роста, неуклюжий студент – оба сняли пиджаки и с остервенением бросаются друг на друга, стараясь повалить противника на пол. Кругом летят стулья, столы, визжат женщины, раздаются дикие возгласы ожесточённых «седанцев». И наконец, оба противника падают на грязный, залитый пивом пол и катаются из стороны в сторону…

Вакханалия переходит границы. Пивной дурман достиг своего апогея…

Но уже 11 часов. Тушится газ.

– Господа, пора кончать! – предлагают служители.

Через несколько минут «седанцы» гурьбой высыпают на улицу. Одного-двух невменяемых гостей под руки выводят на свежий воздух и сажают на ступеньки «Седана».

– Пусть проветрятся!

И те сидят здесь, пока не придут в себя…

А в «Седане» воцаряется мрак и безмолвие. Только слабый луч уличного фонаря странно прыгает на залитом пивом полу. И вдруг откуда-то раздаётся тихий, злорадный, зловещий смех. Из «чёртова» угла выползает отвратительная старуха Хитровка – и заливается поганым, торжествующим смехом. Сегодня чудовище наметило новую жертву…

Между тем компания гуляк из «Седана» перекочёвывает в чайную напротив. Отсюда кто-то предлагает отправиться на Кисловку. И все бредут в кабак на одной из Кисловок.

Так как трактир уже заперт, то «седанцы» пробираются через вонючий двор и чёрную лестницу в потайное помещение притона – небольшую комнату, слабо освещённую жестяной лампой с тусклым стеклом, на котором налеплена газетная бумажка. Здесь, за грязной, облитой спиртными напитками стойкой, человек угрюмого вида разливает водку в большие немытые стаканы. Её пьют без закуски.

Выпив по стакану, большинство снова тянется в чайную – до утра…

А в восемь часов открывался «Седан».

Средний интеллигент и студенчество[106]

Средняя русская интеллигенция возлагает на студента слишком тяжёлую ношу; не по силам она ему. Интеллигент прячется за студента всякий раз, когда речь заходит об идеализме. Надеется, что студенчество постоит за себя и, кстати, за него в борьбе за этот идеализм.

– Когда я был студентом… – лозунг большинства средних русских интеллигентов.

– Отчего вы так инертны, средний русский интеллигент? Отчего так легко отдаётесь на волю течения? Отчего грудью не станете против общественного зла?

– Когда я был студентом… – слышится слабый, ноющий голос.

– Знаем, знаем! Ну а теперь?

– Теперь… (тяжёлый вздох). Теперь семья, дети, служба, провинциальная тина, кругом люди неинтересные – поневоле засасывает. Скучно!..

– А помните, господа, бывало на студенческих сходках…

– Т-с-с… Шшт… Что это, ради Бога! Директор идёт! Голубчик, не погубите – председатель близко!.. Унеси Господи!.. Генерал, генерал! Его превосходительство! – раздаются тысячи испуганных голосов по всей обширной Империи.

– Когда я был студентом…

Неправда! Вы никогда не были студентом в том смысле, в каком думаете. Вы просто отбывали повинность идеализма – стремления к высшим вопросам, общественной стойкости. Вы только носили форму. Вместе со студенческой тужуркой вы сбросили почти всё, что было в вас студенческого.

Отбывать повинность идеализма ещё не значит быть идеалистом. Юношескому идеализму нельзя придавать много значения. Он ведь отвлечённый. Надеяться на него – это значит полагаться на теорию, не применённую на практике. Идеализм важен постольку, поскольку он присущ данному человеку или обществу, а не взят напрокат на время юношеских годов. Вовсе не идеалист тот, кто в двадцать лет пылок и «восприимчив» ко всему великому, а к тридцати годам начинает зарастать мхом житейской повседневности.

Студент ещё не применяет к жизни свои способности и силы, а только подготовляется к жизни. Он не совершает поступков, а только высказывает свою антипатию или симпатию к явлениям общественной жизни или отдельным поступкам действующих людей. Между тем, чтобы судить правильно о человеке, мы непременно должны знать, каков он в действии, в действительной жизни. Анализируя среднего студента, изображая типы студентов (типы, а не личности!), мы не должны упускать из вида всего среднего интеллигентного общества страны. Нужно соразмерять характерные черты тех и других, чтобы не получилось абсурда, чтобы не превратиться, увлёкшись слишком отвлечёнными качествами студента, из холодного аналитика в пристрастного панегириста. Не нужно забывать главного: средний студент есть будущий средний интеллигент.

Что же такое средний русский интеллигент? Текущая литература отражает его, как в зеркале. И нужно сознаться, русские писатели – эти люди, всегда стоящие на страже общественного долга, – большею частью разочарованы в интеллигенте. Даже такой гуманный, интеллигентный (в настоящем смысле этого слова) писатель, как Короленко, в своём последнем рассказе «Не страшное» рисует тип универсанта, в прошлом которого было «что-то идейное», «который говорил в своё время искренно и верил себе, и был искренно молод», а к 35–40 годам сделался чуть ли ни кулаком. И это вовсе не исключительный тип. Исключительно другое действующее лицо в рассказе – учитель гимназии. Одиночество этого учителя в обществе, непонимание его и склонность окружающей интеллигенции видеть в нём чудака доказывает, что это – редкий человек, светлое явление на тёмном, тёмном фоне.

Характернейшие черты русского среднего интеллигента выпукло изображены Чеховым. Чехова вообще можно назвать певцом русской средней интеллигенции. Он рассказывает нам, как живут и действуют все эти бывшие студенты, заручившиеся дипломами и призванные создавать русскую действительность. Уставший, плохо работающий, скучающий до омертвения и часто, очень часто приспособляющийся к обычному течению – таков универсант, подвизающийся на обширной территории России. Иногда хорошие порывы, но неуменье добиваться