уже успела понять, как и я: выживание – не та битва, которую выигрываешь только один раз. Ты должна бороться за это снова, каждый день. И приходится принимать небольшие поражения, чтобы выжить и назавтра сражаться вновь. Ты знаешь, что мой отец – более медленно действующий и мягкий яд.

Его слова колят меня, как заноза под ногтем. Замедляю шаг, ярость стихает, и вместо неё поднимается отчаяние.

– Но что же мне тогда делать? Я должна снова и снова позволять твоему отцу ускользать от меня, убеждая себя, что он, по крайней мере, лучше своего ублюдка, пока однажды, без моего ведома, все девушки в Кехси не погибнут?

Гашпар переводит дыхание.

– Разве Кехси не сможет пережить потерю лишь одной девушки раз в несколько лет, как это было за всё время правления моего отца?

Я обдумываю его слова, хотя внутри всё переворачивается. Вираг проживёт ещё лет десять – она крепкая, как старое дерево, которое с годами лишь становится сильнее. За это время, скорее всего, родится ещё одна видящая, и её белые волосы станут добрым знаком. А пока она не разовьёт свой дар, Кехси придётся научиться жить без неё, пусть люди не будут знать, когда придут морозы, убивающие наши посевы, или когда Охотники появятся у нашего порога.

Неосознанно сую руку в карман, чтобы нащупать мамину косу, но вспоминаю, что на мне платье Йозефы, а не мой волчий плащ.

– Я тоже была лишь одной девушкой, – шепчу я. – И моя мама.

Гашпар открывает было рот, чтобы ответить, но снова закрывает. На его лице отражается чувство вины, хотя на самом деле я не хотела, чтобы мои слова ранили его. Я знаю, что он вспоминает, как впервые увидел меня на поляне – связанную дрожащую жертву.

Прежде чем воспоминание заставит меня дрогнуть, я разворачиваюсь на каблуках и врываюсь в королевские покои.

Король Янош стоит на коленях у своей кровати, соединив ладони. При виде меня он вскакивает, тянется поправить корону из ногтей на голове. Молча он смотрит на меня; в уголках губ у него осталась присохшая корочка какой-то пищи.

– Я здесь не для того, чтобы убить вас, – говорю я. – Хотя это было бы справедливо, ведь вы нарушили нашу сделку.

Король возмущённо вскидывает голову:

– Я ничего не нарушал. Твоё селение не пострадало, просто лишилось одной девушки.

– Это и есть моё селение! – выпаливаю я. – Девушки и женщины, юноши и мужчины. Люди. Вы сказали бы, что я оставила вас невредимым, если б я отрубила вам руку или ногу?

Король Янош отступает от меня на шаг, всё ещё удерживая руку на короне.

– Ты не посмеешь, волчица. Моя кровь просочилась бы под дверь, и это раскрыло бы тебя. Тебе бы не удалось покинуть дворец живой.

Но это всегда было так. В тот момент, когда я вошла в Кирай Сек, облачённая в волчий плащ, я поняла, что умру прежде, чем снова выйду за городские ворота. Вспоминаю, как Эсфирь хитро поговорила с царём, убеждая его так бережно, что тот смог бы съесть потемневшее пятно на яблоке. Я могу попытаться сделать то же самое сейчас.

– Стало быть, ты убьёшь её. – Мой голос звучит мягко, осторожно. Гашпар бы похвалил меня за то, что я цежу так мало яда. – Как и остальных. Добавишь её ногти к своей короне.

– Она не такая, как остальные, – отвечает король. – Она – видящая.

– И какую же силу, по-твоему, тебе подарит её смерть? – В моём сознании возникают образы Вираг, корчащейся на земляном полу. – Магия видящих – это не то, что ты думаешь. Их видения приходят непредсказуемо, и то, что они видят, никогда не совпадает с тем, что ты действительно хочешь увидеть. Ты считаешь, её сила позволит тебе проникнуть в разум бея, предугадать его действия до того, как он их совершит, но это не так. Совсем не как с…

Осекаюсь, почти упомянув турула, захлопываю рот.

Глаза короля Яноша покрываются пеленой. Он идёт к длинному зарешёченному окну, и его лицо сереет в квадратах влажного света. Я не могу не думать о статуе его отца во дворе, сгорбленного наследием своих промахов.

– Если я сумею положить конец войне, – говорит он, – то сумею покончить и с тем, что тревожит нас здесь. Когда не хватает пищи, а сыновья погибают, народ всегда ищет виноватых. Нандор указал им на Йехули и на язычников. Теперь меня обвиняют в том, что я их защищаю. – Его взгляд перемещается на меня, мутный, как вода в пруду, в котором бьётся какая-то рыба. – В самом деле, волчица, что я, по-твоему, должен делать? Ответь мне… твой совет может быть не менее полезен, чем совет моих скучных вельмож, которые пекутся только о своих сокровищах.

Его слова ошеломляют меня, не говоря уже о мольбе в голосе. Он вовсе не такой шут, как я думала, – потягивающий вино, не обращающий внимания на ножи, нацеленные ему в спину. Я помню лицо графа Ремини в толпе и всех этих Охотников, чёрных, словно тени. Возможно, король так же скован, как и я, так же скован, как и Гашпар, и готов выжить любой ценой, как бы та ни была постыдна. Правда о том, каков король по своей сути, не приносит мне утешения. Мне почти хочется, чтобы я всё ещё могла представлять его чудовищем, каким-то семиголовым зверем с хлещущими языками, пожирающим волчиц на ужин. Теперь я вижу лишь тощего пса, грызущего старую кость, уже давно лишённую всех самых сочных кусочков.

– Тогда почему ты их защищаешь? – спрашиваю я, когда наконец могу с собой справиться. – Почему не завершишь то, что начал Святой Иштван?

– Ты уже знаешь, – отвечает король.

И в тот миг меня озаряет, что я в самом деле знаю. Знаю с тех пор, как впервые увидела его ужасную корону, с тех пор как увидела графов в их языческих облачениях, украшенных перьями, укутанных в медвежьи плащи. Они не могут полностью уничтожить древние традиции, иначе потеряют свою власть. Они будут забирать лишь то, что им нравится – ногти и титулы, дающие им право по языческой крови; одну девушку раз в несколько лет, а не всё селение. Нандор сказал мне, что Патрифидия создала Ригорзаг, но это не так. Ригорзаг состоит из тысяч различных нитей, сплетающихся воедино, как корни деревьев, делающихся всё выше и толще, стремящихся к некоему невозможному целому. Митрос и Вильмёттен подобны двухглавой статуе или монете с разными лицами с обеих сторон.

Я отсекла себе палец, чтобы