едят, пока армия мерзанского бея сжигает наши посевы в Акошваре. Если вы, как и я, веруете, что Принцепатрий вознаграждает за непоколебимую веру и наказывает за отступничество, то как можете не верить, что он карает нас за то, что мы приютили безбожников в своём городе?

Толпа отзывается одобрительным хором. Йозефа замерла рядом со мной, одной рукой вцепившись в край праздничного стола так, что костяшки пальцев побелели. За мной Жигмонд смотрит то на меня, то на Нандора, и винный румянец на его щеках блекнет.

– Всё это время король искал силу, чтобы победить мерзанцев и положить конец войне, – продолжает Нандор. Он расхаживает перед толпой, и шаги его сапог лёгкие, точно пёрышко. – Крал волшебство из ногтей язычниц, словно какой-то нечестивый расхититель могил. Но, возможно, решение всё это время было перед нами: выслать Йехули из нашего города, а язычников стереть с лица земли.

Его слова откровенно мятежны. Оглядываю толпу, ища Гашпара или любого, кто мог бы стать свидетелем измены Нандора. Сердце замирает, когда я вижу чёрный шаубе, но это не Гашпар – всего лишь безымянный Охотник, чьё лицо мне незнакомо. Мой взгляд останавливается на другом Охотнике и ещё на одном – их топоры висят на поясе, а глаза благоговейно следят за Нандором. Перед глазами у меня мутится, а к горлу подступает тошнота – вот-вот вырвет.

Толпа собирается вокруг Нандора, продвигаясь дальше по дороге. Все звуки нашего пира смолкли. Дети цепляются за ноги отцов, перья их масок развеваются на ветру. Равви молча баюкает чашу в одной руке и недоеденное печенье в другой. В данный момент все мы являемся частью одного и того же созвездия – десятки звёзд, сгрудившиеся в одном и том же ужасе.

Нандор вырывается вперёд. В вечернем свете его лицо сияет, и огни факелов поблёскивают, отражаясь на щеках. Он подходит ко мне, и Йозефа тихонько ахает от страха, отступая. Я держу себя в руках, хотя сердце заходится в бешеном стуке. Когда Нандор наконец останавливается, наши носы буквально в волоске друг от друга. Я вижу крохотную несовершенную родинку у него над левой бровью.

– Ивике, – говорит он. – Какое ужасное разочарование. В тебе почти не осталось и следа язычницы. Какое разочарование для моего отца… он хотел себе яростную волчицу, а получил раболепную йехульскую псину.

Он хочет, чтобы его слова оставили во мне глубокие раны, достаточно глубокие, чтобы заставить меня испугаться или же взорваться от ярости, как волк со стрелой в заду. Боль делает животных злыми, но теперь я должна быть больше, чем просто животное. Толпа гудит в обузданной ярости за его спиной – так много лиц, пустых от отвращения. В основном это крестьяне с посеревшими лицами, горстка Охотников и даже несколько дворян в сверкающих драгоценностями доломанах. Из толпы вырисовывается знакомое лицо: граф Ремини, чьи маленькие, как у хорька, глазки сузились, словно лезвие ножа.

– Волчица или Йехули, я знаю, что делать с мятежными бастардами, – говорю я, хотя мой голос звучит не так уверенно, как мне бы хотелось. – Я знаю, что сковывает тебя сейчас, Нандор. Ты хочешь быть королём-патрифидом патрифидской страны, но по закону патрифидов корона достаётся первенцу. Законно рождённому.

Ожидаю, что Нандор вздрогнет, хоть чуть-чуть, но он на меня почти не смотрит. Его взгляд поднимается над моим плечом, останавливается на Жигмонде. Моё сердце замирает.

– Так и есть, – отвечает Нандор, переводя взгляд обратно на меня. – Покуда первенец жив. И ты, и твой народ можете пользоваться защитой моего отца на данный момент. Но слово одного человека, пусть даже короля, не может устоять перед волей целого города.

Не сразу, но я сумела распутать тройную цепочку его угрозы, и моё нутро сжимается от ужаса. Он хочет забрать жизнь Гашпара, а не их отца? Он собирается изгнать Йехули сам, в одиночку, со своей группой неверных Охотников? А потом – поведёт их на Кехси?

Мои четыре пальца сжимаются в кулак. Мне рассказывали о силе Нандора, но я никогда её не видела. Я слышала, как он зачаровывает толпу своим голосом, но голоса можно заглушить. Инстинктивная ненависть пронзает меня, и я почти хватаю его за горло.

Останавливаю себя прежде, чем успеваю поднять руку. Это точно навлечёт беду на Жигмонда, на Йозефу, на Батъю и всех Йехули за моей спиной. Сколько я поносила Гашпара за его раболепное молчание, сколько боролась с жестокостью Котолин, но сейчас я не восстаю против Нандора. Я позволяю его словам упасть на мои плечи, словно хрупким зимним листьям. Он вырывает чашу с вином из моей руки, осушает её, и алый окрашивает уголки его губ. Затем он разбивает ее о брусчатку, разворачивается и уводит свою толпу.

Глава девятнадцатая

У лица пустеет спустя какие-то мгновения после ухода Нандора. Еда сметается со всех праздничных столов. Детей загоняют домой, успокаивая материнскими поцелуями. Всё, что осталось, – это красные пятна на брусчатке и осколки моей чаши. Сумерки перешли в ночь, и прохладный воздух щипает мои щёки и нос, пока я помогаю Батъе и Йозефе переносить их подносы через порог. Жигмонд следует за нами.

Когда дверь закрывается, Батъя падает в кресло. Йозефа молча вытирает лоб. А Жигмонд садится за стол, сложив перед собой руки, устремив вдаль невидящий взгляд. Гулкое молчание громче, чем церковные колокола Кирай Сека.

– Что вы будете делать? – наконец спрашиваю я, больше не в силах выдерживать тишину. Мой голос сдаёт, похожий на писк лесной мыши.

– То же, что делали всегда. – Батъя потирает подбородок. – Больше делать нечего. Мы сталкивались с угрозами и похуже. Особенно плохо стало в последние годы, из-за войны, но как только мерзанцев снова оттеснят от границы, Нандор обуздает свой нрав.

– Дело не только в Нандоре, – мягко замечает Жигмонд. – Там было около сотни крестьян, а также Охотники и дворяне. Является ли Нандор устами для их молитв или ответом на эти молитвы?

Я не знаю, что ответить. Если огонь сжигает твою хижину дотла, будешь ли ты винить того, кто растопил твой очаг, или бога, который сделал зиму холодной?

– Да, и всё же мы переживали худшее, – повторяет Батъя, но я вижу, как её взгляд мечется между моим отцом и дверью. – Мы должны держаться тихо, пока всё не пройдёт как всегда.

Как и король Янош, который, я думаю, пытался залатать дыры в разбитом корабле. В этом проблема патрифидов – они заботятся о своём наследии больше, чем о своей жизни. Король позволил бы Кехси сгореть