меня, или по меньшей мере продлила мне жизнь. Должно быть, Нандор пригласил меня куда-то – может, сделал вид, что записка от короля, а сам ждал в темноте с ножом, чтобы перерезать мне горло. А если он приходил ко мне в комнату в любой другой вечер, пока я спала, то нашёл бы покои пустыми, потому что последние пять ночей я провела дома у Жигмонда.

– Это тебе не поможет, – говорю я. Вся комната и его лицо мерцают бледными звёздами. – Даже если я умру, король никогда не провозгласит тебя наследником. Пока у него есть законный сын…

Замолкаю, задыхаясь в агонии. Нандор отходит от стены и приседает передо мной; глаза у него такие ясные и холодные, что я почти различаю в них лёд.

– Может, и так, – говорит он. – А может, и нет. В любом случае тебя уже не будет в живых, и ты этого не увидишь. И не доживёшь до того, как Улица Йехули будет разграблена и опустошена, а твоё селение обратится в пепел.

Я не сомневаюсь, что он хочет мне сказать: он направит холодный огонь своего гнева на Улицу Йехули и на Кехси, как только представится возможность. Пытаюсь вспомнить, сколько Охотников я видела в толпе, и сосчитать, сколько их ещё осталось на стороне короля, но мой разум похож на изношенную верёвку, которая вот-вот порвётся.

– Истинный наследник короля всё ещё жив, – возражаю я, хотя мой язык на вкус словно медь, а глаза слезятся. – И пока он жив, у тебя нет шансов когда-либо занять трон, если только ты не стремишься править по языческому праву.

Я надеюсь увидеть хотя бы след смущения на лице Нандора, но он лишь улыбается такой красивой белоснежной улыбкой, что на миг я верю в слова Сабин: будто он может заставить курицу строить ему глазки, пока он разделывает ту на ужин.

– Я знаю, ты пристально следила за моим братом, как и он за тобой, – говорит Нандор. – Меня не особенно интересовало почему, с тех пор, как он вернулся в Кирай Сек с синяком на горле по форме твоих губ.

Он знает. Конечно же, он знает! Страх слабо пробегает по моему позвоночнику.

– Как считаешь, что сделает мой братец, когда увидит твоё тело? – очень спокойно спрашивает Нандор, начиная развязывать самодельную повязку у меня на плече. – Как думаешь, на какие уступки он пойдёт для меня?

– Может, он поблагодарит тебя за это, – говорю я хрипло, почти беззвучно. – Тогда ему никогда не придётся каяться в своём грехе. Ты позаботился о его позоре за него.

– Я так не думаю, волчица, – возражает Нандор. – Я думаю, мой братец будет плакать.

А потом он вонзает пальцы в мою рану, глубоко продавливая плоть и сухожилия почти до кости. Горячая волна боли, от которой перехватывает дыхание, пронзает меня, ослепляет. Я кричу, но захлёбываюсь кровью во рту.

Гашпар был прав. Нандор замучает меня до смерти или до безумия, в зависимости от того, что наступит раньше, – лишь бы заставить его отступить. Даже после моей смерти я погублю Гашпара. Возможно, мой труп станет тем последним, что погубит его.

Нандор отводит руку. Его ладонь до самого запястья словно одета в алую перчатку, но, кроме этого, кожа белая, безупречная, чистая, как первый снег. Он проводит рукой по моему плечу вдоль ключицы и сжимает мою левую грудь в кулак.

– Ты промахнулась, – говорит он, и я не сразу понимаю, что говорит он с Рикой, а не со мной. – Я говорил, чтобы ты метила ей в сердце. Но думаю, она всё равно умрёт… на моей рубахе определённо достаточно крови.

Передняя часть его доломана окрашена в алый. У стены Рика заплакала, зажмурившись.

– Прости, – шепчет она, и я не знаю, обращается ли она к Нандору.

Четыре пальца моей правой руки скользят по каменному полу. Бледная шея Нандора над воротом – всего в нескольких дюймах от моего лица. Вижу трепещущие мышцы.

– Или, возможно, ты сдохнешь первым, – говорю я, скалясь.

Поднимаю руку и разрываю его доломан, рассекаю шёлк, словно у меня когти. Я прорываюсь прямо к его обнажённой груди, такой же бледной и блистательной, как он сам; синие вены бугрятся под его кожей, как вода подо льдом. Нити Эрдёга стягивают мне запястье. Чёрные отметины в форме моих пальцев расплываются по его коже; моё касание прожигает его до костей. Рана достаточно глубока, чтобы убить.

Рика кричит. Нандор падает навзничь, с его губ срывается тихий вздох. Кровь омывает его истерзанный доломан, проливается на пол, словно разбросанные цветочные лепестки или капли разлитого вина. Свет в его глазах начинает меркнуть, словно гаснет белая луна, и он поднимает руки. Кажется, сейчас он будет молить о пощаде, и я улыбаюсь в предвкушении, несмотря на головокружительную боль.

Вместо этого он соединяет ладони и шепчет тихую молитву.

Рана у него на груди затягивается, словно сшитая невидимой иглой с невидимой нитью. Если прежде его лицо посерело от потери крови, сейчас оно снова становится розовым, бледным, но живым. Его кожа безупречна, как замёрзшее озеро самым холодным зимним утром. Медленно Нандор поднимается на ноги.

– Разве я не говорил тебе, что я – святой? – хрипло спрашивает он, словно смерть ещё не отпустила его горло. – Хочешь снова попытаться убить меня?

Я рыскаю взглядом по его телу – по всему, что только могу разглядеть, – в поисках доказательства жертв, любых мелких несовершенств, которые помогут мне понять то, что я только что увидела. Но я ничего не нахожу – ни вырванного глаза, как у его брата, ни шрамов, как у Сабин, ни отрубленного пальца, как у меня. Он не тронут той ценой, которую обычно приходится заплатить за силу.

И видеть это – страшнее, чем видеть тысячу шрамов.

Падаю на четвереньки, раздавленная страхом и болью, когда Нандор приближается ко мне. Схватив меня за ворот платья, он отбрасывает меня на спину, и я прижимаюсь раной к каменному полу. Сердце стучит так громко, отдаваясь в ушах, что я даже не слышу собственного крика.

– Я вернусь, когда твоё тело похолодеет, волчица. – Голос Нандора парит надо мной, его лицо расплывается и двоится сквозь пелену перед моими глазами. – А потом приведу своего брата оплакивать твой труп. Или, может, сначала убью его – если так пожелает Крёстный Смерти.

Пытаюсь издать хоть какой-нибудь звук протеста, но мои лёгкие похожи на увядшие фиалки. Я слышу стук сапог Нандора, приближающийся к двери, а затем более тихие шаги – Рика бежит следом. Перед