раз я с трудом противлюсь желанию придушить её, чтобы королю Яношу не пришлось напрягаться. Смотрю на Гашпара, словно собираясь с духом – решимость на его лице придаёт мне сил. Когда мы поворачиваемся, чтобы подняться по лестнице в подземелье, я слышу тихие шаги Котолин за спиной. Она больше не произносит ни слова, пока мы не доходим до вершины.

– Ты в самом деле истекаешь кровью, – говорит она, распахнув глаза.

Я лишь киваю, не особо стремясь объяснять, что проиграла битву на клинках миниатюрной служанке.

– Вот. – Котолин откидывает край моего волчьего плаща – своего волчьего плаща – и развязывает под ним самодельные повязки Гашпара. Глубоко вздыхаю, прежде чем посмотреть на рану – уродливую дыру, похожую на почерневший рот старухи. Но Котолин лишь поводит над ней ладонью, и рана сама зашивается.

Думаю, стоит ли её поблагодарить, когда Гашпар рывком притягивает меня обратно за порог. Тень Охотника проходит по освещённой факелами стене.

– Какой у вас план, как будем выбираться? – требовательно спрашивает Котолин, как только тень исчезает.

– Есть ещё один выход из города, – отвечает Гашпар. – Через казармы Охотников.

Я смеюсь над ним, даже не скрываясь.

– Ты, наверное, шутишь.

– Это он-то шутит? – усмехается Котолин. – Так какой план?

В моём теле осталось достаточно крови, чтобы я могла покраснеть.

– Они все ушли, – говорит Гашпар прежде, чем Котолин успевает высмеять меня ещё больше. – Остались только Охотники в свите моего отца, которые стоят дозором по дворцу, и те, кто верен Нандору, кто всё ещё на его стороне. Казармы пусты.

Котолин издаёт насмешливый звук, но не спорит. А потом Гашпар ведёт нас через дворцовые залы и вниз в другой подвал, на этот раз со стенами, обитыми деревом, и битком набитый койками. Мутные пузыри факельного света золотят стены, освещая стойки с оружием. Лезвия топоров сверкают слепыми полумесяцами. Каждая возвышающаяся тень похожа на Охотника в чёрном шаубе, но на полу нет никаких следов, кроме наших собственных. Вдалеке я слышу журчание воды и вижу, как деревянные половицы сменяются скользким серым камнем. Как и церковь, казармы были пристроены к скале.

Собираем, что можем – лук и колчан для меня, меч для Гашпара. Губы Котолин поджимаются, когда она наблюдает за нами. Вижу, что её отталкивает даже возможность владеть клинком Охотника. К счастью, она так и не упомянула о волчьем плаще на моей спине, который когда-то принадлежал ей. Я постаралась забрать его до того, как мы спустимся в подземелье; белый мех пропитался моей кровью. Может, теперь Котолин считает меня более достойной его.

Моё дыхание вырывается белыми облачками, когда мы останавливаемся у входа в туннель. Теперь, когда боль утихла и разум прояснился, меня охватывают все мои опасения, всё моё замешательство и отчаяние. Вспоминаю Улицу Йехули и вкус халы. Вспоминаю усеянный звёздами потолок храма и то, как отец прижимал меня к груди. Возможно, сейчас я обрекла на смерть их всех.

– Ивике. – Голос Гашпара суров, но не лишён нежности. – Нужно уходить, сейчас же. Ты уже сделала свой выбор.

Он прав, хотя при мысли об этом мне хочется плакать. Я иду за ним через туннель и выхожу с другой стороны, ступая в прохладные волны лунного света. Волосы и плащ Котолин бледны, как жемчужная роса.

Цепенея, идём к конюшням, седлаем трёх чёрных скакунов Охотников. Они ступают по земле со звуком, похожим на отдалённые раскаты грома. Пока мы взбираемся в сёдла, я всё смотрю на раскинувшийся перед нами пейзаж, на гладкие луга Акошвара и скалы Сарвашвара. За ними – дальше, чем я могу увидеть отсюда, – зима удерживает Калеву в своей белозубой пасти.

Над нами начинают звонить городские колокола. Они определённо разносят весть о нашем побеге – о пропавшей видящей, о хитрой волчице, о вероломном принце. Горячий комок подступает к горлу.

Лоб Гашпара хмурый, как грозовая туча, зубы стиснуты. Он пришпоривает коня, и мы с Котолин едем следом, оставив Кирай Сек за спиной.

Глава двадцать первая

Мы едем быстро до самого рассвета, и вот утренняя заря скользит по жёлтым холмам Сарвашвара, а мы и наши кони слишком устали, чтобы сделать ещё хоть один шаг. Я почти сваливаюсь с лошади и опускаюсь на колени на мягкую прохладную траву. Поток серебристо-голубой воды течёт по склону гор, и когда я собираюсь с силами, то подхожу к нему и делаю большой глоток. Ветер яростно дует мне в лицо, обжигая кожу, иссечённую слезами.

Котолин, надо отдать ей должное, ничего не говорит. Она не проронила ни слова с тех пор, как мы покинули Кирай Сек, хотя я чувствую, что её недовольство нарастает с каждым мгновением, а глаза сузились, стали как лезвия ножа. Она присоединяется ко мне у воды, чтобы попить и вымыть руки, докрасна обожжённые поводьями, которые она стискивала слишком крепко. Её взгляд останавливается на моём отсутствующем мизинце.

– Так вот что ты сделала, – говорит она. – Изуродовала себя, как какой-то Охотник.

Сжимаю руку в кулак, краснея.

– С чего ты взяла, что это я с собой сделала?

– Просто похоже на тебя.

– Ну, ты много раз учила меня терпеть боль, – отвечаю я, но уже не могу нацедить в слова столько яда, сколько бы хотелось. – Ты знала всё это время, что есть такой способ получить магию?

– Я догадывалась. – Котолин чуть пожимает плечами под своим волчьим плащом; под её глазами от недосыпа залегли синяки. – Наша магия всегда что-то у нас забирает, но я вижу, что приемы Эрдёга немного более опасны.

Вспоминаю, как Вираг билась у меня на коленях, как Борока погружалась в свой долгий непроницаемый сон. Конечно, Вираг никогда не стала бы подчёркивать, чего нам стоит наша магия, – говорила лишь, что мы можем получить и как эта магия нас защищает. Она рассказывала правду, окутывая её историями о Вильмёттене и его великих подвигах. Но когда я думаю о Вильмёттене, это заставляет меня вспомнить Нандора, и внутри что-то само собой сжимается, а грудь словно сдавливает тисками.

Гашпар склоняется над потоком рядом с нами и наполняет одну из фляг из телячьей кожи, притороченных к седлу его коня. Котолин снова распрямляется, отирая рот, и смотрит на него с угрозой.

– Итак, Охотник, – начинает она. – Что тебе предложили в обмен на помощь волчице? Не думаю, что Ивике есть особо чем торговаться, кроме как собственным телом.

Не знаю, говорит ли она о моём мизинце или о чём-то ещё, но Гашпар краснеет от лба до подбородка. В любом случае